Ко мне приходили и другие посетители: адвокаты, соседи, даже некоторые старые школьные друзья – все, кого, вероятно, мучило любопытство. Они говорили одно и то же, их слова звучали неискренне. Я знал тех, кто верил в меня, и несколько цветистых фраз никогда не заставили бы меня забыть, кто есть кто. Однако я сделал то, что должен был, – поблагодарил за посещение и пожелал удачи. Что касается доктора Стоукса, то это была другая история. Он заходил несколько раз, и мы говорили о разных мелочах. Он рассказывал мне о моей матери и о том, что я вытворял ребенком. Мне было хорошо с ним, и после каждой беседы я чувствовал прилив сил. Во время последнего его визита я сказал, что у него теперь есть настоящий друг на всю жизнь. Он улыбнулся и ответил, что никогда не сомневался в этом и следующая выпивка за ним, потом торжественно пожал мне руку.
Джин и Алекс пришли за день до моей выписки из больницы. Они упаковали вещи и готовились к отъезду.
– Куда? – спросил я.
– На север. Возможно, в штат Вермонт.
Я посмотрел на Алекс, которая ответила мне прежним твердым взглядом. И все же в этот раз в нем не было враждебности, и я понял, что Джин не солгала мне, когда сказала, что я всегда буду у них желанным гостем.
– Позаботься о ней, – попросил я Алекс.
Она протянула мне руку, я пожал ее.
– Я всегда буду заботиться о ней, – пообещала она. Я оглянулся на Джин.
– Пришли мне ваш адрес. Как только я продам дом и офис, у меня появятся для тебя деньги.
– Я хочу, чтобы ты пересмотрел свое решение. Нам не нужно ничего из того, что принадлежало ему.
– Это не будет от него. Это будет от меня.
– Ты уверен?
– Я хочу, чтобы у тебя были деньги, – сказал я. – Распорядись ими правильно. Построй свою жизнь.
– Это слишком большие деньги.
Я пожал плечами.
– Я задолжал тебе больше, Джин. Деньги – самое малое, чем я могу помочь.
Джин снова посмотрела на меня, причем таким глубоким взглядом, что я не мог не ощутить пустоты своего одиночества. Каждый раз, когда я смотрел на нее, меня переполняло чувство вины. В конце концов я отвернулся.
Я услышал ее голос, в нем появилось что-то новое. Сила, возможно? Или понимание самой себя?
– Дашь нам минуту, Алекс?
– Разумеется, – ответила она. – Выздоравливай, Ворк. – И затем мы остались одни в больничной палате. Джин подвинула стул и села рядом.
– Ты не должен мне ничего, – произнесла она.
– Должен.
– За что?
Меня изумило одно то, что она задала такой вопрос.
– За все, Джин. За то, что не защитил тебя. За то, что не был хорошим братом. – Мои слова падали в узкое пространство, разделяющее нас…
Мои руки судорожно вздрагивали под тонкой простыней, и я попытался начать снова, потому что хотел, чтобы она поняла.
– За то, что не верил в тебя. За то, что позволил Эзре так обращаться с тобой.
Тогда она засмеялась, и этот звук причинил мне боль; те слова не дались мне легко.
– Ты серьезно? – спросила она.
– Серьезно.
Улыбка сошла с ее лица. Она удобнее устроилась на стуле и стала изучать меня своими влажными глазами.
– Позволь задать тебе один вопрос, – наконец вымолвила она.
– О'кей.
– И я хочу, чтобы ты подумал, прежде чем ответить.
– Хорошо.
– Как ты думаешь, почему Эзра привлек тебя к практике?
– Какой?
– Почему он посоветовал тебе пойти в юридическую школу? Почему дал тебе работу?
Я раздумывал.
– Не знаю, – в конце концов признался я. – Никогда не думал об этом прежде.
– О'кей, еще вопрос. Было ли такое время, когда ваши отношения изменились? Я говорю о давних временах.
– Ты подразумеваешь детство?
– Да, точно.
– Мы бывали близки.
– И когда это прекратилось?
– Слушай, Джин, какой смысл в твоих вопросах?
– Когда изменились ваши отношения?
– Я не знаю. Не знаю.
– Господи, Ворк. Ты действительно бываешь иногда непробиваемым. Все изменилось внезапно, в тот день, когда мы скакали, чтобы заработать денег для Джимми. До этого ты был чипом старого блока, но потом вошел в тот туннель. После этого между вами все изменилось. Я никогда не понимала причины. Но я думала об этом и, мне кажется теперь понимаю.
Я не хотел больше ничего слышать. Правда была слишком чудовищной. После того дня чувства отца ко мне изменились – вот о чем она говорила. Он стал стыдиться меня, непонятно почему, перестал уважать меня. Он чувствовал мою деградацию, как если бы ощущал запах залежавшегося мусора, и поэтому отвернулся от меня. Даже сейчас я знал, что он умер, презирая меня.
Я вопросительно посмотрел на свою сестру.
– Ты знаешь? – спросил я.
– Ты начал тот день мальчиком, Ворк, маленьким мальчиком Эзры – его отражением, не больше того. Тем, на кого он мог смотреть свысока, на кого мог указать с гордостью и сказать: «Это мой сын. Это мой мальчик». Но ты вышел из того туннеля мужчиной, героем – человеком, которым все восхищались, и он не мог смириться с этим. Ты был в центре внимания, и он возненавидел тебя с такой силой, что мог превратить в прах. Ему хотелось подавить тебя так, чтобы ты никогда не посмел превзойти его снова, как это случилось сейчас. Вот когда все изменилось.
– Я не уверен, Джин.
– Как ты полагаешь, много ли взрослых мужчин спустилось бы туда в одиночку? Не много, это я могу сказать точно, и, конечно, не наш отец. Я видела его лицо, когда вас вывели и толпа начала вас приветствовать.
– Нас приветствовали? – удивился я.
– Разумеется, люди ликовали.
– Я не помню этого, – сказал я, и это было действительно так. Я помнил презрительные взгляды, насмешки и указывающие пальцы. Я помнил Эзру пьяным и то, как он сказал матери, что я просто придурок. «Никакой он не гребаный герой», – вот что он сказал.
– Ванесса Столен, вероятно, умерла бы в тот день, изнасилованная в пятнадцать лет. Сколько двенадцатилетних мальчиков спасли кому-нибудь жизнь? Сколько взрослых мужчин? Это редкость, и тут требуется храбрость. Только наш отец мог отрицать это, и то, что он делал, он делал специально.
Ее слова убивали меня. Никаким героем я не был. Отец был прав.
Но то, что моя сестра сказала затем, пробилось сквозь туман моего сознания, заполнив его.
– Эзра взял тебя в свое дело, чтобы держать под собой, контролировать тебя.
– Что?
