54
Самолет слегка подпрыгнул на посадке и с визгом резины заскользил по асфальту.
Морин представила, как замедляется дымное вращение шасси и как летчик дает обратный ход турбинам. За стеклом иллюминатора открылся знакомый пейзаж аэропорта «Фьюмичино», милый, домашний, в отличие от суетливой и равнодушной технической оснащенности аэропорта «Кеннеди» в Нью-Йорке.
Здесь не лучше и не хуже, просто иначе.
Аппарат послушно подкатил к концу посадочной полосы под аккомпанемент приятного голоса стюардессы, поздравлявшей пассажиров с прибытием в Рим на итальянском и английском. Морин одинаково хорошо говорила на обоих языках, но теперь оба показались ей иностранными.
Самолет наконец застыл в неподвижности, и по этому безмолвному сигналу в салоне послышалась автоматная очередь отстегиваемых ремней.
Морин сняла с полки дорожную сумку и среди вереницы пассажиров двинулась к выходу. Сойдя по трапу, пассажиры перестали быть пассажирами и превратились в твердо стоящих на земле людей, которых лишь временно подвесили в воздухе.
В людском потоке Морин прошла в зал получения багажа. Она знала, что никто ее не встречает, и была этому рада.
Отец позвонил ей из Токио, где открывал еще один ресторан «Мартини». Зная об исходе следствия, он разговаривал с ней, как со звездой международного класса.
Франко Роберто сообщил ей, что коллеги из комиссариата собираются всем кагалом встречать ее в аэропорту, поэтому она поменяла билет на рейс несколькими часами раньше. Она не чувствовала себя триумфатором, и ей совсем не улыбалось подобное чествование.
Сняв свой багаж с ленты транспортера, она погрузила его на тележку и двинулась к выходу.
На подходе к стоянке такси она услышала над ухом чей-то голос:
– Простите, вы синьорина Морин Мартини?
Морин поставила тележку на тормоз и оглянулась. Перед ней стоял китаец средних лет, низкорослый и узкоглазый, как все китайцы.
– Да. Что вам угодно?
– Ничего, синьорина. У меня к вам поручение. Один человек из Америки попросил передать вам вот этот пакет.
Китаец протянул ей коробочку, обернутую блестящей подарочной бумагой и перевязанную золотистой ленточкой.
– Что это?
– Тот человек сказал, что вы сами поймете. Еще он просил поблагодарить вас и сказать, что ответа не требуется. С возвращением домой, синьорина. Желаю вам всего хорошего.
Он поклонился, повернулся, и вскоре круглая черноволосая голова исчезла в толпе, спешащей к выходу.
Морин с недоумением поглядела на коробочку, потом сунула ее в сумку.
По пути из «Фьюмичино» домой она так погрузилась в свои мысли, что почти не замечала знакомых с детства картин, проносившихся за окошком такси.
При прощании с матерью Морин почувствовала: что-то между ними изменилось. Вероятно, прежде они были слишком заняты исполнением своих ролей, чтобы чувствовать себя просто женщинами. Мать обняла ее, и Морин было приятно, что в этом жесте уже не было заботы о том, как бы не помять костюм. Это было начало, первый шажок, который наверняка не станет последним. Остальное придет со временем.
На Полис-Плаза, один, куда пришла подписать протокол по делу Уильяма Роско, она распрощалась с Джорданом Марсалисом. Никаких разговоров больше не было, но она по глазам увидела, что у него все в порядке, и взяла с него обещание приехать к ней в Италию. Сдержит его Джордан или нет – неизвестно, но в одном можно не сомневаться: он, как и она, никогда не забудет того, что им довелось пережить вместе.
Проехав по оживленным римским улицам, такси остановилось перед ее домом, невдалеке от древних и родных руин Колизея. Водитель вышел из машины и донес ее чемоданы до лифта.
Почтовый ящик ломился от писем. Морин вытащила их и в лифте бегло перебрала весь ворох. В основном это были рекламные предложения, просьбы от всяких благотворительных фондов, квитанции на оплату за газ, телефон и электричество. Одно письмо из Министерства внутренних дел, еще несколько – от друзей. Морин решила, что прочтет их как-нибудь после.
И только одно письмо привлекло ее внимание.
Это был довольно большой коричневый конверт, подбитый изнутри пластиковыми пузырьками.
Морин рассмотрела его со всех сторон. На нем стоял штемпель почтового отделения в Балтиморе.
Она вскрыла конверт и нашла внутри диск и сложенный вдвое листок. Развернув его, она прочитала письмо.
Дорогая Морин!
Мы с Вами никогда не встречались, но я столько слышал о Вас, что, кажется, давно и хорошо знаю. Меня зовут Брендан Слейв, я брат Коннора. Нас с Вами объединяет печаль о том, чего уже не вернешь, но и счастье слышать слова и музыку, оставленную нам в наследство. После гибели брата я получил все его вещи и, разбирая их, наткнулся на диск, который прилагаю. Там песня, не вошедшая в его альбомы. В заметках Коннора я прочитал, что она посвящена Вам, впрочем, это написано и на вкладыше диска. Поэтому я решил, что он должен храниться у Вас. Это Ваша песня, Вы вправе делать с ней все, что сочтете нужным: либо открыть ее миру, либо оставить у себя, как личное достояние.
Со слов брата я знаю, что вы очень любили друг друга, поэтому позволю себе дать Вам совет. Не забывайте его, но не живите этими воспоминаниями. Я уверен, что он сказал бы Вам то же самое, если б мог. Вы молоды, красивы и полны жизни. Не отгораживайтесь от возможности жить и любить. Если будет трудно, пусть последняя песня Коннора научит Вас, как это сделать.
Желаю Вам счастья.
Брендан Слейв
Обливаясь слезами, Морин стояла в лифте, открывшемся на верхней площадке старого римского палаццо. Как ребенок, она в конце концов утерла глаза рукавом рубашки, не думая о черных пятнах туши на светлой ткани. Пока рылась в сумке, ища ключи, пальцы наткнулись на коробочку, которую вручил ей китаец в аэропорту.
