чей-то меч и щит, Гачаю тоже пихнули чужую железяку. Я отказался, отыскал взглядом Леофсуна и кивнул ему в сторону выхода. И пока Рысь соображал, чего я от него хочу, Аднтрудюр хлопнул меня по плечу и отправился за моим топором. И один из жрецов, шелестя золотыми одеждами, тоже покинул пиршественный зал.
Альрик с трудом протолкался ко мне. Я думал, что он злится на меня и хочет устроить выволочку, но хёвдинг сказал иное.
— Девять рун. Он хоть и худ, но жилист. И умеет сражаться.
— Знаю. Видел. Он побил Полузубого.
— Если не убьет тебя сразу, вытащи свой дар. Понял? Помни о стае. Мы рядом!
Ворвался Аднтрудюр и перекинул через головы топорик, я поймал его на лету. Рукоять легла в ладонь как влитая. Иногда мне даже не хотелось торопиться с рунами, ведь тогда придется его менять. А я не представлял оружие лучше.
Кто-то принес охапку щитов.
— Бой на сколько щитов? — спросил я у Гачая.
Тот стащил верхнюю тяжелую накидку, расшитую золотом, и остался в белых штанах и тонкой белой рубахе с узкими рукавами.
— Мне щит не нужен, — ответил он.
— Бог защитит? — съязвил я.
— От тебя мне защита не понадобится. Справлюсь своими силами.
В круг из людских тел пробрался солнечный жрец и с поклоном передал Гачаю диковинный меч: тонкий, кривой, да еще с заточкой по одной стороне. Кажется, я уже видел подобное оружие, у него еще какое-то смешное название.
Гачай бережно взял кривой меч, крутанул его вокруг одной руки, перекинул в другую, завертел лезвие еще быстрее и резко остановил, выставив перед собой. Напротив меня стоял не языкастый жрец, не служитель жалкого круглого бога, а подлинный воин, рожденный убивать. Его непривычная и в чем-то смешная поза выглядела угрожающе.
— Не стану тебя убивать, — сказал Гачай. — Слишком уж близок второй порог, и я не хочу его переступать. Но ты увидишь, как силен бог-Солнце и его верные рабы.
Вот и как после таких слов молиться Солнцу? Я не хочу почитать бога, который видит вокруг себя только рабов. Фомрир желает видеть нас сильными, равными, гордыми, не боящимися ни тварей Бездны, ни гнева Скирира, ни бурь Нарла.
— Посмотрим, на что ты годен, раб!
Я прикрылся щитом, сжал топорик и поежился от ощущения наготы: ни привычной куртки из толстой кожи, ни наручей, ни шлема.
Вжух! Изогнутый меч Гачая скользнул над моей головой, едва не чиркнув по макушке.
— Я уже говорил, что в прошлой жизни был мухарибуном! Воином.
Железный язык метнулся и едва не пропорол мне бок.
— Я взял нож раньше ложки. Я сел на коня раньше, чем научился ходить. Я встал на путь воина, едва прожив десять лет.
Тонкий меч будто не замечал щита и плясал вокруг, заставляя меня приседать, уклоняться и отскакивать.
— Я убивал и людей, и тварей. Разве был кто-то храбрее меня во всем многотысячном войске Набианора?
Зачем он всё это говорит? Время споров прошло.
Острая боль в ноге вспыхнула внезапно. Я не видел удара! Горячая струйка крови защекотала кожу. Хирдманы завопили при виде первой крови, и я услышал их шутки. Они смеялись надо мной!
— Думал ли я тогда о боге? Нет. Как каждому из вас, мне по душе были сражения, женщины и вино.
Он это не мне говорит! Даже сейчас он служит своему богу!
Вот же гад. Мне он тоже всякого нарассказывал, мол, и бабы ему не интересны, и малашка та не по вкусу, а сам? А сам имел ее днем и ночью. Что же он с ней о боге не говорил? Почему, укладывая ее животом на стол, не говорил, как прекрасен солнечный бог? Лжец!
Я с криком прыгнул на Гачая, замахнувшись топором, но жреца уже не было на прежнем месте. И на этот раз боль ожгла мне спину. Словно огненной плетью полоснуло.
— Что еще может так горячить тело? Только ласка женщины, дурман чаши и кровь врага.
Жрец даже не запыхался. Он не бегал и не скакал, двигался плавно, медленно, только кривой меч бешено выплясывал в его руке. И щит не защищал, а мешал мне, скрывал движения противника. Гачай всё время держался так, чтобы я не видел его рук и тела. Я толком высунуться из-за щита не мог.
— Но вот уже женщин перебывало в твоей постели множество. Были всякие: богатые и бедные, молодые и постарше, белоголовые и темноволосые, смешливые и напуганные. И все они под юбкой одинаковы. Хмель уже не будоражит кровь, а туманит разум. И враги умерли от твоей руки, а новые трепещут при виде тебя.
Я в ярости отбросил щит, выхватил нож и пошел на Гачая. Теперь он от меня не убежит.
— И ты уже понимаешь, что не успеешь переступить четвертый порог. Не поднимешься к тем богам, которым служил всю жизнь. Они смеются над тобой. Ты слишком слаб.
Да замолкни ты уже! Зачем ты это говоришь? Кто тебя будет слушать?
— Скоро ты сгоришь в погребальном костре. И что от тебя останется? Пепел! Только пепел. И даже песни, сложенные о твоих подвигах, забудутся.
Топор едва не коснулся его головы. Жрец вывернулся по-змеиному и ушел от удара, а его меч погладил меня по щеке, и потекла кровь, заливая ворот и шею.
Его слова ранили не меньше. Гачай словно подслушал мои недавние думы. Пепел. Вот что осталось после Гисмунда, Облауда, Хвита, Арне… Пепел.
Так зачем я дерусь? Что хочу доказать? Изменит ли этот бой хоть что-то? Вернет ли погибших? И мой топор медленно пошел вниз. Я чувствовал каждый порез, каждую вытекшую каплю крови, и неприятная горечь наполнила мой рот.
— И кем ты будешь в дружине Фомрира? Слабаком. Одним среди тысяч безымянных хускарлов. Всего лишь...
— Кай!
Крик Тулле пробился через мягкий завораживающий голос жреца. Я встрепенулся и обнаружил, что руки мои безвольно повисли, едва удерживая оружие.
— Кай! — подхватил Альрик.
— Кай!
Бум! Ульверы топнули, и глухой гул прокатился по залу не хуже, чем звук бодрана.
— Кай!
Жрец еще пытался что-то говорить, но за криками и топотом его было не слышно.
И я накинулся на него с еще большей яростью. Он наслал на меня ворожбу? Во время боя? Одним лишь голосом?
Вот только Тулле не сумел забрать силы жреца. Гачай легко ускользал от моих нападок,
