всякий случай.
* * *
Денёк был мерзкий, осень уже кончилась, а зима ещё не наступила. К ночи ледок подсушил неглубокие лужи. Морозило, небо было ясное и чистое, так как холодный ветерок к вечеру разогнал тучи, и на небе россыпями светили звёздочки, большие и маленькие. Луна, в половину себя, тоже святила ярко, освещая улицу, по которой, пританцовывая от морозца и хорошего настроения, шёл в предвкушении завтрашних премиальных журналист Понто.
В том, что премиальные будут, репортёр ни секунды не сомневался. Он с удовольствием наблюдал сегодня утром, как, причмокивая и отдуваясь, его статью читал шеф. За многолетнюю работу в газете Понто усвоил одну журналистскую истину: если шеф при чтении чмокает, это хорошо, если он при этом ещё и отдувается — это отлично, а если, в довершение ко всему, у него покраснела лысина — можешь рассчитывать на премию. А лысина у синьора Малавантози такая, что хоть сигару от неё прикуривай. Редактор прочёл статью, отложил свежую, ещё пачкавшую руки краской, газету и сухо, без эмоций произнёс:
— Нормально.
Это была высшая похвала, которую Понто слышал от своего начальника за последние пять лет. Журналист скромно потупился и ответил:
— Работаем.
Сам он при этом покраснел от удовольствия ещё ярче, чем лысина руководителя. После чего, взволнованный, выскочил из кабинета шефа и в горячках выпил целый стакан воды из редакционного графина, чего раньше в жизни никогда не делал и чему сам был немало удивлён.
А что уж и говорить про всех остальных сотрудников редакции, уж как они удивились, видя Понто, пьющего воду из графина. А Понто, находясь в эйфорийной прострации, задумчиво поглядел на опустошенный стакан, затем на удивлённых коллег, после чего объяснил им своё загадочное поведение:
— Перепутал.
Он повесил стакан на графин и поспешил исправлять эту досадную ошибку в своё любимое заведение под неброским названием «Рюмочная». Это было не простое любимое его заведение, а место, где он чувствовал себя лучше, чем дома. Там он праздновал свои триумфы и оплакивал поражения. Народ там собирался приличный: бродяг и на порог не пускали, иногда хозяин заведения в острые приступы остеохондроза брал в руки хорошую дубинку и выпроваживал всех, у кого в данный момент при себе не оказывалось галстука. При этом он приговаривал:
— Запомните все, ослы бестолковые, у меня заведение приличное, я бардака не потерплю.
Но это он, конечно, врал, потому, как бардак в его заведении иногда всё-таки приключался. Как, например, этим летом, когда сам синьор трактирщик, а с ним синьор Дальваротти, карточный шулер и игрок на бильярде, а также синьор Сперузо, небедный «элементами личности», как выражался образованный Сперузо. Для этих целей они приволокли в заведение двух уличных девок и прямо в присутствии всех посетителей раздели их. И при помощи большой деревянной ложки стали принуждать изрядно пьяных дам к лесбийской любви прямо на барной стойке.
— А ну-ка, покажите нам, барышни, вакханок острова Лесбос, — предлагал дамам образованный Сперузо.
— Да, — пьяно орал трактирщик, немилосердно лупя девок по окорокам, — облизывайте друг друга, облизывайте.
Малообразованные в античном смысле барышни стеснялись присутствующих и, несмотря на деревянную ложку, показывать остров Лесбос отказывались, грубо предлагая синьорам-озорниками самим исполнить что-то подобное. Чем вызвали смех зрителей и негодование постановщиков зрелища.
— Вот я тебе, дуре, как дам сейчас по башке, — пообещал карточный шулер одной из дам, — чтоб ты мне такое и не предлагала даже.
Но синьор трактирщик явно не удовлетворился такой прозаичностью конфликта и проворно сбегал на кухню, откуда приволок огромный соусник, из которого стал поливать дам горячим чесночным соусом. Несостоявшиеся вакханки под смех, свист и крики зрителей стадии бегать в голом виде по всей рюмочной, пытаясь увернуться от горячего соуса. А соус стал попадать не только на них, но и на приличных господ извозчиков, что сегодня были при галстуках. Видя такое обидное дело, синьоры извозчики стали швырять остатками еды в синьора трактирщика. Но их меткость оставляла желать лучшего, в результате чего на приличном пиджаке синьора почтмейстера появился гуляш.
А в этом городе всем известно, что синьор почтмейстер был мужчина серьёзный, можно даже сказать, суровый и сильно пьяный. Поэтому он не стал разбираться долго, кто виноват в этом гуляше, а просто сказал:
— Все вы здесь — пародия на людей, а попросту — известные свиньи, — сказав это, он встал и дал кулаком в ухо одному хлипкому синьору, что работал тромбоном в городском парке.
Этот шаг был необдуманный, потому как музыканты, по природе своей, народ хилый, но иногда дружный:
— Наших бьют, — заорал приятель тромбона и валторны, и швырнул бутылкой в заместителя начальника железнодорожного вокзала.
— И наших, — взревел тот, когда бутылка попала ему в спину.
Описание дальнейших событий смысла на имеет, так как любой человек и сам может догадаться, что было дальше. В общем, утверждение трактирщика, что бардака он не потерпит, было слегка тенденциозным и носило скорее рекламный характер. Отчего его заведение, естественно, выигрывало, так как рамки приличия, в виде галстуков у посетителей, а также веселье, носившее чисто народный характер, безусловно, повышали посещаемость.
Вот туда-то после похвалы начальника и отправился репортёр, чтобы в кругу друзей пропустить восемь-десять рюмочек и поболтать о чём-нибудь приятном.
К вечеру, когда газета разошлась по городу, Понто узнал, что такое народная любовь. Именно так он почувствовал всю важность и значимость прессы. Этот Цезарь журналистики и триумфатор Парнаса сидел за столом и скромно, но с достоинством принимал похвалы типа:
— А здорово ты ему врезал, Понто!
— Так ему и надо, этому Стакани, а то он меня на пасху в церковь не пустил только потому, что поскользнулся перед церковью и упал в лужу.
— А не боишься Стакани? Он злопамятный!
— А ты, Понто, храбрец!
Репортёр только скромно улыбался в ответ, но в душе его распирала гордость: 'Вот он, вот он, мой звёздный час. Вот она, слава. Вот оно, признание. Спасибо вам, люди, я работаю для вас, — думал Понто, вытирая предательскую слезу и выпивая очередную рюмку. И совсем не замечал их пьяных рож, глупости и ехидства. Понто полагал, что восхищение толпы проистекает исключительно из талантливости его статьи, а вовсе не из извечной, бессильной ненависти жуликов и хулиганов к полиции. Да и не нужно ему было что-либо думать, сегодня он был триумфатором. А поздравления продолжались до самой глубокой ночи, и вовсе не надоедали журналисту, и
