чтобы август встроился в их расписание, особенно у Олив, которая ни за что не захочет пропускать занятия. Киллиан говорит: «Хорошо, да, о'кей», и спрашивает, уверена ли она насчет Талли и Шивон, и она говорит твердое «да». Она уверена.
Когда возвращается Лу, он спрашивает, как Винсент себя чувствует, и она говорит, что о'кей. Они идут к ней в спальню, где она принимается рассказывать ему о книге Киллиана, о Талли и о реальных причинах ее бегства в Париж.
Лу, потный после футбола, признается, что несколькими неделями ранее, когда зашел с Аполлоном и Ноэми в книжный магазин, увидел там «Полураскрытую розу». Целую стопку. Заметив на обложке имя Киллиана, он все понял. Он купил книгу и прочитал ее всю, размышляя, расскажет ли она ему что-нибудь и когда.
Винсент плачет на кровати. В последнее время Винсент все время плачет на кровати. Она хотела сначала все рассказать о книге, а потом – о беременности. Но теперь они увлечены темой Талли и тем, как ее муж мог так поступить.
– Не знаю, Лу. Я не знаю! Меня все об этом спрашивают, будто у меня есть ответ, но у меня его нет!
– Даже не знаю, как ты можешь простить его и вернуться после этого, – говорит Лу. Он сложил ладони на макушке – точно так же, как Киллиан, когда стоял в коридоре отеля. Она любит, и когда Лу тоже так делает, но это значения не имеет. Он мерит шагами ковер на полу у ее кровати.
– Я должна простить его, ведь он отец моих детей, – говорит Винсент. Слезы текут с новой силой не только при мысли, что Киллиан отец ее детей, но и что Лу отец крошечного почти-ребенка в ее утробе. – А кто сказал, что я к нему возвращаюсь?
Нить ее собственной истории ускользает от нее.
Что она говорила Лу про август? Она не может не поехать на виллу, но не останется ли ее сердце в Париже? И зачем ей тело без сердца?
– Ты возвращаешься к нему, я чувствую… Ты даже визу не продлила, – чуть повысив голос, говорит Лу.
Он больше не ходит. Она опять объясняет, что с визой произошла невинная ошибка. Да, примерно через неделю уехать ей придется, но это не значит, что она не может вернуться.
Она просит прощения за то, что не рассказала ему о книге, и выкладывает ему все остальное: о переписке с Талли и как он подружился с ее отцом. О вилле. Она показывает ему фотографии и открывает на телефоне приложение YouTube, показывает еще и страничку Талли.
Лу сидит на краю ее постели, смотрит на нее.
– И еще… и время, конечно, паршивое для такого разговора, ведь мы говорим совсем о другом… и я уже Агат сказала, потому что мне было необходимо сначала поговорить с женщиной… но, Лу, я беременна. И пока ты не успел ничего сказать, что бы вывело меня из себя, ребенок твой. С Киллианом я в Нью-Йорке не спала, к тому же так быстро не беременеют. С Киллианом я не спала больше года. Это случилось, когда мы ходили в оперу, в тумбочке не было презервативов. Это был вечер, когда было… мое платье и твой… смокинг. Если бы не это, не эти полоски и волосы… твои чертовы бедра, боже мой, – отмахиваясь от него, говорит Винсент.
«Кто такой Волк?» – спросила у нее дочь.
Кто боится этого доброго волка, сидящего у нее на кровати?
Темные глаза Лу мгновенно теплеют, краешек рта загибается кверху. Он тянется к ней, обнимает ее.
– Tu es sérieuse?[162] – шепчет он ей в ухо.
– Да! Лу! Я серьезно! Тебе не кажется, что у меня и так столько всего сейчас происходит? Считаешь, я буду что-то такое выдумывать, чтобы развлечься? – Она суетливо убирает волосы с лица.
– А ты хочешь этого ребенка? – осторожно спрашивает Лу. – Сразу скажу, что я бы хотел оставить его… если ты хочешь.
– C’est moi qui décide, – говорит она.
Они все молчат и молчат, но церковные колокола звонят.
– Тебе… безразлично, – прерывает молчание Лу. – И больше ты ничего об этом не скажешь?
– Безразлично? Нет! Я на долю секунды перестала плакать, и ты подумал, что мне безразлично? Так спешишь осудить мои чувства, а я даже еще не знаю, что чувствую! И кто так говорит? Безразлично?
– Прости. Пожалуйста… Просто я разучился тебя понимать, – говорит он. – Но если ты вместе с ребенком сбежишь в Италию, я ничего не смогу сделать. Ты исчезнешь, и я больше никогда не увижу тебя… вас обоих. – Он обхватывает голову руками.
– Лу… почему ты считаешь, что я… способна на такое? Как я могу так поступить?
Как же она устала. Хочется есть, и одновременно ощущение полного живота, кружится голова. Даже болит. Она помнит все эти ощущения с тех времен, когда была беременна Колмом и Олив. С Колмом они продолжались целых пятнадцать недель. С Олив было легче, или она постепенно привыкла, точно она не знала.
– И если оставлю… ты молодой… это будет мое решение, а от тебя я ничего не ожидаю. Мне не нужны твои деньги, и тебе не придется… ничего делать. Вот был бы ты старше! Я просто не могу не чувствовать, что краду у тебя время. Прости, но это так. Полный сумбур, – говорит Винсент.
Язык плохо ее слушается. И кажется, что она говорит о чьей-то еще жизни. Слова сказаны, но ни на слух, ни по ощущениям не воспринимаются как обозначающие реальность, которую ей предстоит осознать и в которой предстоит разобраться. Она уже отъединилась от ребенка, хотя бы на время, чтобы на практике увидеть и почувствовать эту реальность.
– Необязательно, чтобы был сумбур. Мы можем взглянуть на это по-другому. Изменить свой возраст я не могу, поэтому не знаю, что говорить, когда ты яростно гонишь меня прочь, – говорит Лу. Лицо у него печальное. Настолько, что она плачет.
– Помнишь, мы ехали на поезде в Лондон и я сказала тебе, что это будет как в трагедии… как в одной из тех старинных, написанных мужчинами книг, где женщина заводит любовника, занимается сексом для удовольствия и в конце умирает? С такими, как я, у вселенной разговор короткий. Это что-то вроде наказания. Беременна в сорок четыре года… в сорок пять рожать. И начинай все сначала. Даже не верится, если честно, что все это на самом деле. Я… мы натворили дел. Этим все сказано, – говорит она и лежащей возле ее
