заслужит лавры он или презренье.
Поэт рождён, но нужно становленье,
поэт — кто, как и ты, выковывает стих.
( перевод А. Бурыкина )
Как любой подлинный художник Джонсон понимал, что драматургами не только рождаются, но и становятся, и любое великое произведение, выковывается, словно раскаленный металл, обретая свои очертания благодаря тщательной редактуре. В витиеватых строках Джонсона также заключен намек на то, сколь затратен, и духовно, и физически, весь творческий процесс. Величие Шекспира, говорит Джонсон, результат не только выдающегося таланта, но и неутомимого труда, которому тот отдал 25 лет своей жизни. Чтобы прикоснуться к гению Шекспира и понять этого драматурга, достаточно взглянуть на его правку к «Гамлету», подобную искрам, летящим при ковке металла. Только так мы убедимся, что шекспировский «Гамлет» — «вещичка, потрепанная работой» (II, 1; подстрочный перевод мой. — Е. Л.). Кропотливый труд Шекспира позволяет нам понять, почему пьеса «Принц Гамлет», как ее назвал Энтони Сколокер, современник Шекспира и заядлый театрал, «всем пришлась по душе».
Эпилог
Накануне праздников лондонцев охватило мрачное предчувствие. В последнее воскресенье перед Рождеством поднялся такой порывистый ветер, что с крыш опрокидывало дымоходы; шквал накренял шпили церквей, валил деревья и крушил амбары. Около тридцати человек, державших путь по Темзе из Лондона в Грейвсэнд, небольшой городок неподалеку от столицы, утонули в холодной воде — ураган перевернул лодку.
На следующий день после Рождества шекспировская труппа направилась в Ричмондский дворец. После них при дворе будет играть труппа лорда-адмирала, она же отвечает и за новогоднее представление. Затем снова наступит черед Слуг лорда-камергера — они покажут «Двенадцатую ночь». Королева, по воспоминаниям Роланда Уайта, в то Рождество «почтила своим присутствием все спектакли».
Многое изменилось в Ричмонде с тех пор, как Шекспир приезжал сюда в последний раз, в масленичный вторник. Эссекс был тогда в зените славы — он готовился возглавить ирландскую кампанию и выступить против Тирона. Теперь он находился под домашним арестом — надежды на его освобождение таяли с каждым днем; в конце ноября, после пережитого унижения в Звездной палате, здоровье графа сильно пошатнулось. В Лондоне стали поговаривать, что Эссекса якобы уже нет в живых, и за упокой его души «отзвонили в колокола». Слухи, однако, не оправдались и, услышав о мнимой смерти Эссекса, лондонские священники отслужили молебен за его здравие. В первый день Рождества приходской клерк церкви св. Андрея в Лондоне просил Господа «быть милосердным… к рабу Твоему, графу Эссексу» и «в нужный час даровать ему исцеление <…> супротив мольбам всех идумеев, настроенных против него». Власти этого не одобрили. «Священникам, прочитавшим молитвы за здравие Эссекса, велено было помалкивать; некоторые из них по глупости совсем забылись: в их двусмысленных речах слышался призыв к бунту», — вспоминает Роланд Уайт (в его словах, возможно, подсознательно, отражаются строки «Юлия Цезаря» о печальной участи трибунов).
Еще в феврале 1599-го Тирон готовился к войне с англичанами. Теперь, когда Эссекс и его новоиспеченные рыцари не представляли никакой угрозы, а лорда Маунтджоя все еще официально не назначили преемником графа, Тирон заявил, что прекращает перемирие. Англичане опасались, пишет Файнс Морисон, что «повстанцы атакуют Английский Пейл», и уже к концу ноября до Лондона дошли слухи о том, что Тирон «идет на Лондон со своим войском», и «подданные Ее Величества спешно покидают столицу и возвращаются в родные края». «Сердце королевства, — пишет Морисон, — изнывает, пораженное проказой, — грядущим восстанием». За год Англия лишилась несколько тысяч солдат, а казна потеряла десятки тысяч фунтов. Английское войско «пребывало в унынии». Заручившись поддержкой папы римского и короля Испании, Тирон еще больше воспрял духом и провозгласил себя борцом «за свободу Ирландии и римско-католической церкви». Маунтджою теперь предстояло, заняв место Эссекса, получить от казны средства на ведение войны и собрать новое войско.
Оказавшись на Рождество в Ричмонде, Джон Донн заметил чудовищную разницу между весельем при дворе и суровой реальностью за стенами дворца:
Хотя дела идут неважно, при дворе отмечают праздники, смотрят спектакли и как ни в чем не бывало радуются жизни. Ее Величество в хорошем расположении духа — она оказывает Маунтджою всяческие знаки внимания. По милорду Эссексу и его сторонникам здесь скучают не больше, чем по ангелам, низринутым с небес, и вряд ли, судя по тому, что я вижу, граф когда-либо вернется ко двору. Он чахнет от болезни, и конец уже близок… Самое ужасное заключается в том, что граф совсем потерял надежду на исцеление, а здесь до этого никому нет дела.
Хотя на своем веку Англия немало повидала отверженных фаворитов, Донну и в голову не пришло, что падший ангел скоро напомнит о себе. Стиль Донна, как всегда, парадоксален, и потому местоимение «он» относится не только к Эссексу, но и ко двору — двор не слишком здоров, если отрицает состояние Эссекса. Джон Уивер в то время написал сатиру «Пророчество по случаю нового, 1600 года» (она была опубликована несколько месяцев спустя под названием «Фавн и Мелифлора»), предпослав ей такой эпиграф: «Кто переживет девяносто девятый, расскажет своим потомкам о благословенных временах». Это двустишие нарочито двусмысленно — читателю придется самому решить, о каком времени идет речь, — до или после 1599-го. Разумеется, Уивер иронизирует, говоря о том, что Англия процветает и придраться не к чему — в «наши идиллические времена» дела идут «безупречно».
К праздничным торжествам королева очень оживилась и казалось, даже помолодела, пребывая в добром здравии; вечера она проводила в приемном зале, наблюдая, как «под звуки тамбурина и дудки дамы танцуют народные танцы, старомодные и современные». Возможно, ее грела мысль о том, что многие из тех, кому не терпелось отправить ее на тот свет, сами теперь болели: в декабре в Челси, одном из тогдашних районов Лондона, слег лорд-адмирал; недавно занемог и Томас Эгертон, лорд-хранитель королевской печати; у лорда Герберта открылась лихорадка (а Рэли только-только оправился от этой болезни); лорд Эссекс, судя по слухам, стоял на пороге смерти. Она еще всех их переживет.
Особая изюминка праздников — обмен новогодними подарками. Придворным не терпелось выказать преданность королеве. Сведения о каждом подарке заносились в особый реестр. Елизавета — в свою очередь — любила одаривать своих подданных столовым серебром, каждому воздав по чину и по заслугам. Первым в списке дарителей на Новый, 1600 год, значился Томас Эгертон — он преподнес Елизавете золотой амулет, украшенный
