делает шаг вперед, затем останавливается, переосмысливая. Она не привыкла действовать импульсивно.
Аддисин пристегнута ремнями к каталке, очень похожей на ту, которую я использовал для своих подопытных, на ту, к которой я был привязан, пока Грейсон пытался сварить мой мозг. Девушка перевернута в вертикальное положение, во рту кляп. Ее глаза яростно моргают, пока она борется с ремнями.
Грейсон достает телефон из заднего кармана и нажимает на экран.
Телефон Блейкли вибрирует от сообщения. Когда она читает его, я вижу, что она полностью отключается от реального мира. Последние несколько дней она общалась с Грейсоном, а не с Аддисин. Пока я мочился и гадил в собачий туалет, пил из миски с водой и получал собачьи лакомства от серийного убийцы, я не знал, что случилось с девушкой, которую Блейкли оставила за главную.
Предположил, что он убил ее. Но это, наверное, противоречит его долбанутому моральному кодексу.
Мои бицепсы начинают гореть, спина болит от давления на сетчатую решетку. Я пытаюсь изменить положение, и тросы туже сжимают мои запястья.
Чего бы Грейсон, в конечном счете, ни захотел, за это придется заплатить — цену, которая будет слишком высока для любого из нас.
Мы не уйдем отсюда невредимыми, даже если нам удастся выжить.
Грейсон наблюдает, как я смотрю на Блейкли, получая какое-то болезненное удовлетворение от моих страданий. Она поднимает взгляд от телефона, ее лицо бледное, и все следы замешательства исчезли.
— Что еще я должна сделать? — Блейкли спрашивает Грейсона, ее тон теперь неуверенный, утративший часть своей резкости.
С возбужденным блеском в глазах Грейсон достает из кармана флакон и ставит его на стойку, затем ставит рядом с ним второй. Я прищуриваюсь на бутылки, как будто могу прочитать этикетки без очков.
После продолжительной паузы, во время которой он удерживает взгляд Блейкли, говорит:
— Иногда мы не знаем, чего хотим, и не понимаем, кто мы такие, пока не встречаемся лицом к лицу со своими самыми темными страхами. Выбор открывает нам глаза.
Она опускает телефон и смотрит на него через всю комнату.
— Значит, это все из-за меня? — она издает напряженный, издевательский смешок. — Блять, я должна тебя благодарить?
— На самом деле, — говорит он, доставая коробку с одноразовыми перчатками из шкафчика и надевая пару, — ты можешь поблагодарить Лондон. Она придумала твое «пробуждение», как она это называет. Я всего лишь инструмент.
— О чем он говорит? — я спрашиваю Блейкли, но она не отвечает. Она изучает Грейсона со сдержанным опасением и острой сосредоточенностью.
Внезапно я понимаю, что все это — подстава Брюстера; объекты, которые я убил, связанные с Грейсоном, — не касалось меня. Это касается Блейкли и Лондон.
— Но больше всего на свете, — говорит Грейсон, — я эгоист. Это моя гарантия того, что каждая свободная ниточка завязана красиво и туго. Ненавижу эти неряшливые свободные концы.
Он достает третий флакон и ватный тампон. Когда прерывает зрительный контакт с Блейкли, чтобы подойти к Аддисин, тревога охватывает каждый нерв в моем теле. Грейсон погружает тампон в жидкое содержимое флакона, соблюдая крайнюю осторожность, чтобы ничего не закапать, его движения медленные и точные. Тугой комок ужаса скручивает мой позвоночник.
— Это токсин, — говорю я, во рту пересохло, голос хриплый. — Блейкли, уходи. Сейчас же. Убирайся!
Она остается на месте, отказываясь двигаться, реагировать или даже смотреть на меня. Что, черт возьми, он написал ей в сообщении?
Яростный кнут гнева хлещет меня изнутри. Я пытаюсь освободиться, но только туже затягиваю чертовы тросы. Каждый раз, когда я сопротивляюсь, подъемник поворачивается, и я в мучении растягиваюсь. Мои мышцы горят. Призрачные языки пламени лижут шрам на руке. И я, оцепенев, наблюдаю, как Грейсон промокает ватным тампоном скользкую от пота ключицу Аддисин, пока она извивается, ее крик заглушен кляпом.
— Это нервно-паралитическое вещество, — поправляет меня Грейсон. Он держит пропитанный ватный тампон на безопасном расстоянии от своего тела. — Одно из самых смертоносных паралитических веществ, созданных человеком.
«XV31», — думаю я, чувствуя, как учащается пульс на шее.
— Это невозможно, — говорю, хотя я мог бы сам попробовать разработать состав — но как, черт возьми, Грейсон получил доступ к этим химикатам?
Вместо того чтобы подтвердить заявление, Грейсон поворачивается в мою сторону.
— Кстати, хорошее послание от Мэри. Пока ремонтировал часы, я продолжал читать его, и до меня, наконец, дошло, почему у тебя такая одержимость часами.
— Пошел ты, — говорю я, удерживая его внимание сосредоточенным на мне и подальше от Блейкли. — Ты ничего обо мне не знаешь.
— Алекс, я создал тебя, — говорит он, в его глубоком голосе звучит ложная гордость. — Смерть мозга превращается в перерождение. Некроз разума. Ты сам изложил это в своем дневнике, и я с тобой согласен. Я убил то, что делало тебя человеком, когда отнял жизнь у твоей сестры, ты — продукт моего замысла, — он наклоняет голову. — Очень лирично для человека науки.
Я стискиваю зубы, челюсть сжата до боли.
— Это была метафора, ты извращенный ублюдок.
— Да ладно тебе, — улыбка не достигает его бездушных глаза. — Я знаю, что заставляет тебя нервничать, Чемберс.
Вырывается тихий смешок.
— Как типичный эгоист, ты подумал, что этот отрывок о тебе, — говорю я, понимая, к чему это ведет. — Он о ней.
Что-то мелькает в его мрачном взгляде.
— Давай проверим теорию.
Когда Грейсон приближается ко мне с тампоном, Блейкли, наконец, реагирует. Она бросается на него слишком поздно, чтобы я успел предупредить ее, мой крик отдается в барабанных перепонках. Если хоть частица этого тампона попадет на ее кожу, я ничего не смогу сделать, чтобы спасти ее.
Даже когда ей удается сильно ударить Грейсона по лицу, все уже кончено. Дело сделано.
Я чувствую, как нечто влажное касается моей кожи.
События развиваются как в замедленной съемке. Грейсон касается своей саднящей щеки, улыбается и протягивает руку, касается моей ноги. Глаза Блейкли поднимаются вверх, когда он уходит за пределы ее досягаемости. Она стоит там, спокойная, но полна гнева и мщения, не зная, куда направить свое возмездие.
Когда ее глаза поднимаются и встречаются с моими, между нами возникает момент чистого хаоса, всего сказанного и недосказанного. Пути назад нет. Время не повернется вспять. Оно не остановится.
Секунды продолжают ускользать.
Я знал, что ничего не кончится прекрасными объятиями. Но точно не подозревал, что это будет так расточительно. Все годы, все расчеты, которые я делал, чтобы измерить время, оставшееся на этой планете… я тупой идиот.
— Прекрати свой внутренний монолог, Чемберс, — прерывает мои мысли Грейсон, щелкая пальцами, чтобы привлечь мое внимание.
Я несколько раз моргаю, задаваясь вопросом, не угрожает
