сумки цыпленка, соль и мчади. — Это мне мама из деревни привезла. Ох и вкусно, сразу оживете. — Цисана вложила ему в руку цыплячью ножку и кусок мчади. — Ешьте на здоровье.
В коридоре раздался звук шагов.
— Спокойной ночи, Гудуйя. — Это был голос Васо Брегвадзе.
— Доброй ночи, — ответил Гудуйя. Затем раздался скрип открываемой двери — Васо вошел в свою комнату.
«Где они были до сих пор?» — подумал Бондо. Цыпленок пришелся ему по вкусу. Он ел и напряженно смотрел на дверь.
Вошел Гудуйя. Увидев в комнате Цисану и решив, что это врач, Гудуйя не на шутку испугался: видно, Бондо очень плох, если к нему в такое время врач приехал. Но, заметив в руке Бондо цыплячью ножку, старик успокоился, поздоровался с Цисаной и опустился на свою кровать.
— Это Цисана, невеста Антона Бачило, — представил девушку Бондо. — А это Гудуйя Эсванджия, отец нашего экскаватора, он за ним как за ребенком смотрит. Где вы были столько времени?
— Работали.
— Работали? — чуть не поперхнулся Бондо. — И Брегвадзе тоже?
— Да, я и Васо.
— Васо работал на экскаваторе? — от неожиданности Бондо даже пытался приподняться.
— Что тут такого? Васо, оказывается, драгер, каких поискать, правда, устает быстро. Отдохнет, отойдет маленько и опять за работу. Норму одной смены он во всяком случае сделал, а может, и больше, — сказал Гудуйя и, чтобы окончательно успокоить Бондо, добавил: — Твоя норма выполнена.
— Так он из-за меня старался?
— Почему это из-за тебя? Он для дела старался. Он сам об этом сказал.
Бондо от возбуждения позабыл о еде.
— А вы боялись, что Антон обойдет вас, — сказала Цисана. — Мы с Цией тоже ведь соревнуемся, но о том, кто победит, совершенно не думаем.
— Отчего же?
— Да потому что, кто бы ни победил, выиграет дело.
— Что правда, то правда, — подтвердил Бондо. — И все же приятно получить знамя победителя. Вот я и хочу, чтобы оно нам с Учей досталось...
— Получите, обязательно получите, — подбодрила больного Цисана. — А у вас и жар не такой уж сильный.
— Разве заметно?
— Конечно, заметно. У вас и глаза прояснились, и цвет лица совсем другой. Ешьте, ешьте, это вам полезно. Завтра вам еще укол сделают, а там и на ноги встанете. Я очень хочу, чтобы вы поправились.
— И это говорит невеста Антона?
— Ничего удивительного. Если Антон победит больного, что толку в такой победе?
— Цисана, вы не только красавица, но еще и умница, — с чувством сказал Бондо и смутился. — Антон просто счастливчик.
— Ешьте, ешьте. Вот вам крылышко. Вы любите крылышко?
— Да ради вас я готов хоть волка съесть, — сказал Бондо и взял крылышко.
Цисана обратилась к Гудуйе:
— Вы ложитесь, дедушка. Вам отдохнуть надо.
— Нет, дочка, тебе больше отдых нужен. Ложись ты на мою кровать.
— Я возле Бондо посижу, дедушка. Для этого я пришла сюда.
Васо Брегвадзе всю ночь не сомкнул глаз. Ломило поясницу, руки и ноги нестерпимо ныли. Работа на экскаваторе с непривычки вконец доконала его. Он ворочался с боку на бок, но все без толку: боль не проходила и сон не шел.
У Бондо резко упала температура, и он, ослабев, забылся в глубоком сне. Цисана, подложив под щеку ладошку, прикорнула на стуле и чему-то улыбалась во сне.
Гудуйя спал не раздеваясь. Проснулся он чуть свет, осторожно, чтобы не заскрипела кровать, присел и окинул спящих заботливым взглядом. Потом тихо взял сапоги и крадучись вышел в коридор. Ни Бондо, ни Цисана даже не шелохнулись.
На дворе было темно. В бараках все еще спали. Собака ждала Гудуйю у ступенек. Они быстро обогнули барак и поспешили к каналу, Гудуйя хотел добраться к экскаватору до прихода Учи, чтобы залить горючее и масло.
На деревьях просыпались птицы. Слышалось хлопанье крыльев, шелест листвы. Гудуйя шел по тропинке. Собака по обыкновению трусила впереди, обнюхивая траву и кустарники и поминутно оглядываясь назад. Оглянется, удостоверится, что хозяин следует за ней, повиляет хвостом от умиления и снова затрусит вперед. Собака боялась, что хозяин может оставить ее, и поэтому ни на шаг не отходила от него. Спала она под крыльцом барака, а в течение дня сопровождала Гудуйю повсюду, куда бы он ни пошел.
Гудуйя еще издали заслышал лязг и грохот экскаватора. «Обогнал», — сокрушенно вздохнул он и улыбнулся, радуясь Учиной сноровке. Гудуйя прибавил шагу. Лязг экскаватора подстегнул и собаку.
Эту тропинку протоптал Гудуйя. Несколько раз на дню ходил он по ней взад и вперед: от барака к каналу, от канала к столовой, потом опять к каналу и снова к бараку. Все здесь было знакомо Гудуйе, и, случись нужда, он мог с закрытыми глазами без помех пройти этот путь.
Лес был темный, как и все леса в болотистой Колхидской низменности, шумный, неспокойный, полный зверей и птиц, еще более сумрачный и опасный в пору дождей и гроз. В непогоду штормовой ветер налетал на лес. Деревья шумели и стонали, кустарник разбойно свистел, гром взрывался, молния зловеще освещала всю эту сумятицу. Шум леса сливался с ревом моря. Море выходило из берегов, бешено врывалось в лес и с грохотом разбивалось о деревья.
Раньше Гудуйя, взбудораженный непогодой, выходил, бывало, из своей хижины и долго стоял там. Дождь и ветер секли его лицо, молния озаряла кряжистую фигуру. «Ого-го! Ого-го! Ого-го!» — громовым голосом выводил Гудуйя, словно подпевая мощному хору обретших речь леса, дождя, ветра, грома и моря.
Тихий лес и спокойное море умиротворяли взбаламученную душу Гудуйи. Вот и сейчас пробуждающийся ото сна лес блестел и переливался всеми цветами радуги под еще робкими лучами восходящего солнца. Тишину нарушали лишь негромкое пение, чирикание и свист птиц, будто прочищающих горло.
Гудуйя уверенно шагал по своей тропинке, задевая широченными плечами деревья, покрытые мхом и лишайником, кусты и камыши, норовящие перебежать ему дорогу. Шагая по безбрежной зелени и вдыхая всей грудью утреннюю прохладу, он чувствовал, как вливается в его легкие этот родной, привычный, но всегда новый и животворящий
