Наконец Барбазан, утомленный этой титанической борьбой и желая покончить все разом, бросил свой щит, мешавший ему действовать левой рукою, и ногой оперся о перекладину заграждения; обеими руками он так вращал свою секиру, что она свистела, словно праща, потом пронеслась рядом со щитом противника и со страшным грохотом ударила его по каске. К счастью, как раз в эту минуту неизвестный рыцарь инстинктивным движением наклонил голову чуть влево, что несколько уменьшило силу удара, острие секиры скользнуло по округлой поверхности каски и, попав в правое крепление наличника, раздробило его, как стекло; наличник, державшийся теперь только на одном креплении, сдвинулся с места, и Барбазан, к своему изумлению, узнал в сопернике Генриха Ланкастера, английского короля. Тогда Барбазан почтительно отступил на два шага, опустил свою серебряную секиру, развязал каску и признал себя побежденным.
Король Генрих оценил всю куртуазность этого жеста. Он снял перчатку и протянул руку старому рыцарю.
– Отныне, – сказал он ему, – мы братья по оружию. Вспомните об этом при случае, сир де Барбазан. Сам я этого никогда не забуду.
Барбазан принял это почетное братство, которое три месяца спустя спасло ему жизнь.
Оба соперника нуждались в отдыхе: один из них возвратился в лагерь, другой – в город. Многие же рыцари и щитоносцы продолжили этот необычайный поединок, который длился почти целую неделю.
Поскольку осажденные не прекратили сопротивления, через несколько дней английский король пригласил французского короля и обеих королев к себе в лагерь; он поселил их в доме, который велел построить вне досягаемости для пушечных выстрелов и перед которым, по его приказанию, утром и вечером играли на трубах и других инструментах: никогда, надо сказать, английский король не имел такого огромного придворного штата, как во время этой осады.
Однако присутствие короля Карла не заставило осажденных сдаться: они отвечали, что, если королю угодно войти в свой город, он волен войти туда один и будет принят с радостью, но что они никогда не согласятся отворить свои ворота врагам королевства. Впрочем, в армии герцога Бургундского все роптали на то, что король Генрих не проявлял к своему тестю должного внимания, и на то, что дом его доведен до крайней скудости.
Захват других крепостей и замков, таких, как Бастилия, Лувр, Нельский дом и Венсен, сдавшихся англичанам, утешал короля Генриха в том, что осада Мелена так надолго затянулась. Он направил в Бастилию своего брата герцога Кларенса с титулом парижского губернатора.
Между тем осажденные давно уже нуждались в продовольствии: хлеб у них кончился, и они ели лошадей, кошек и собак. Они писали дофину, объясняли ему свое бедственное положение и просили о помощи. Однажды утром, как раз когда осажденные ожидали ответа от дофина, на горизонте они вдруг увидели довольно большой отряд, приближавшийся к городу. Подумав, что это идет подкрепление, они поднялись на городские стены. Весело зазвонили колокола, и защитники города стали кричать своим врагам, чтобы те поскорее седлали коней, ибо все равно им придется уходить. Но вскоре они поняли, что ошиблись: это прибыл отряд бургундцев, приведенный правителем Пикардии, господином де Люксембургом из Перонна на помощь англичанам. Осажденным не оставалось никакого выбора: с поникшими головами они сошли с укреплений и велели прекратить бессмысленный колокольный звон. Поскольку на другой день прибыл ответ дофина, который сообщал, что у него слишком мало сил, чтобы им помочь, и уполномочивал их по первому требованию английского короля заключить с ним мир на лучших условиях, они вступили в переговоры, и истощенный гарнизон сдался в плен с одним-единственным условием, что ему будет сохранена жизнь. Эта милость не касалась лишь убийц герцога Бургундского, а также тех, кто, будучи свидетелями убийства, не воспрепятствовал ему, и всех английских и шотландских рыцарей, находившихся в городе. Вследствие этого мессир Пьер де Бурбон, Арно де Гилем, сир де Барбазан и шестьсот или семьсот благородных воинов были отправлены в Париж и заключены в Лувр, Шатле и Бастилию.
На другой день два монаха из монастыря Жуа-ан-Бри и рыцарь по имени Бертран де Шомон, в сражении при Азенкуре перешедший на сторону англичан, а потом опять от англичан к французам, были обезглавлены на городской площади Мелена. После этого, оставив английский гарнизон в городе, король Генрих, король Карл и герцог Бургундский отправились наконец в Париж, куда им предстояло совершить торжественный въезд.
Жители ожидали их с нетерпением и приготовили им роскошный прием. Дома, мимо которых лежал их путь, были украшены флагами. Оба короля ехали верхом впереди, при этом французский король находился справа; за ними следовали герцоги Кларенс и Бедфорт, братья английского короля, а по другую сторону улицы, слева, тоже верхом, ехал герцог Бургундский, одетый во все черное, и вместе с ним – рыцари и щитоносцы его дома.
Проехав половину большой Сент-Антуанской улицы, процессия была встречена парижским духовенством: священнослужители шли пешком, неся святые мощи для целования. Французский король приложился к ним первый, потом уже – английский король. Затем священнослужители с пением проводили их в собор Парижской богоматери, где они совершили молитву перед главным алтарем, после чего, снова сев на лошадей, отправились каждый в свою резиденцию: король Карл – во дворец Сен-Поль, герцог Бургундский – в свой дворец Артуа, а король Генрих – в замок Лувр. На следующий день въезд в Париж совершили обе королевы.
Не успел еще новый двор разместиться в столице, как герцог Бургундский стал помышлять о мщении за смерть своего отца. По этому поводу король Франции устроил в нижней зале дворца Сен-Поль заседание парламента. На одной с ним скамье сидел и английский король, а поблизости от обоих королей находились мэтр Жан Леклерк, французский канцлер, Филипп де Морвилье, первый президент парламента, и множество других высокопоставленных советников короля Карла. По другую сторону, ближе к середине залы, сидели герцог Филипп Бургундский и окружавшие его герцоги Кларенс и Бедфорт, епископы Теруанский, Турнэйский, Бовэский и Амьенский, мессир Жан де Люксембург и другие рыцари и щитоносцы его многочисленного совета.
Но вот мессир Никола Ролен, адвокат герцога Бургундского и герцогини, его матери, поднялся с места и попросил у обоих королей позволения говорить. Он рассказал о расправе, учиненной над герцогом Жаном; в этом преступлении Ролен обвинял дофина Карла, виконта де Нарбонна, сира де Барбазана, Танги Дюшателя, Гийома, Бутелье, президента Прованса Жана Лувэ, мессира Робера де Луара и Оливье Лейе; в заключение своей речи он потребовал наказания виновных. Он настаивал на том, чтобы их посадили на телеги и в течение трех дней возили по улицам Парижа с обнаженной головою, с горящей свечой в руке и чтобы при этом они во всеуслышание каялись в том, что из зависти подло и коварно убили герцога Бургундского; чтобы затем их доставили на место убийства, то есть в Монтеро, где бы они дважды повторили слова раскаяния; чтобы, кроме того, на мосту и в том самом месте, где герцог испустил свой последний вздох, была сооружена церковь и к ней были назначены двенадцать каноников, шесть священников и шесть служителей, единственной обязанностью которых было бы молиться за душу убиенного.
