Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
сообщите только о себе, когда Вы уезжаете совсем из Москвы. Как хорошо уехать куда-нибудь подальше, где и люди новые и жизнь новая, и места другие. Я Вам приготовила книгу, даже две, а фотографию все не присылают.
До свидания, Вы сегодня во мне что-то разбили, но это только новые осколки, которые прибавились к старым – их так много.
Мария Головина.
Простите, что я излила Вам все, что наболело.
ГИМ ОПИ. Ф. 411. Ед. хр. 48. Л. 70–75.
* * *
20 августа 1910[297]
Милый Феликс Феликсович!
Пишу Вам, чтобы просить Вас никому не показывать тот листок бумаги, который я Вам передала у Али. Ваш новый знакомый[298] был сегодня у нас и просил об этом, да и я нахожу, чем меньше будет разговоров о нем – тем лучше. Я бы очень хотела знать Ваше мнение о нем, думаю, что Вы не могли вынести особенно хорошего впечатления, для этого надо иметь совсем особенное настроение и тогда привыкаешь иначе относиться к его словам, которые всегда подразумевают что-нибудь духовное, а не относятся к нашей обыденной жизни.
Если Вы это поняли, то я страшно рада, что Вы его видели и верю в то что это Вам было хорошо для Вашей жизни, только не браните его, а если он Вам неприятен – постарайтесь забыть.
Мы уезжаем завтра, пробудем понедельник и вторник в Москве, – если бы Вы зашли в Националь, мы бы на прощание немного больше поговорили, чем тогда у Али! А если Вы, как всегда, спешите, то мысленно шлю Вам лучшие пожелания и очень прошу во время путешествия прислать хотя бы cartes postales[299], только такие, которые бы доходили, а то теперь мне из деревни все письма переслали, а Вашего нет!
Неужели Вы, чтобы доставить удовольствие, говорите неправду!!! Постарайтесь зайти, теперь долго не увидимся.
Христос с Вами.
Мария Головина.
Не забудьте: Рязанско-Уральская ж.д., ст. Лутошкино.
ГИМ ОПИ. Ф. 411. Ед. хр. 48. Л. 26–27 об.
* * *
13 января 1911
Милый Феликс Феликсович!
Сейчас вернулась из Тенишевского зала, где Аля играла свой «Бой бабочек»! Она потребовала, чтобы я присутствовала, говоря, что без меня она не сможет играть, что этим я должна ей доказать свою дружбу!
Я поехала, но Боже, как это было печально и ужасно быть снова там. Я до сих пор под впечатлением пережитых чувств и под влиянием их я пишу Вам, единственному человеку, который мог бы понять, как мне тяжело и больно было видеть эту толпу, среди которой был ненавистный убийца[300]. Как он смел взойти в эту залу, как могла я хоть на минуту очутиться в одной зале с ним, я сейчас же ушла; но все во мне пробудилось с такой острой болью, что я не могу подумать, что больше никто, никто этого не чувствует! И Вы тоже стали таким далеким, равнодушным к тому, что тоненькой ниточкой связывает настоящее с прошлым… Я понимаю, что Вы должны веселиться, развлекаться, увлекаться и быть другим, чем прежде, – я бы радовалась за Вас, если бы только в Вашем сердце оставалось маленькое нетронутое место, где Вы сберегли бы то, что нам было так дорого и не позволили бы никому и ничему вторгаться туда и разорять то, что свято. Я прошу только, чтобы мы изредка вместе могли вспомнить ушедшую пору, пережить те минуты, которые не должны навеки умереть, и чтобы Вы тогда, раза два, три в год, были таким же добрым, простым, серьезным и милым, как тогда…
Завтра бы я этого Вам не написала, но сегодня можно. Последний раз, что я Вас видела, Вы были такой грустный, не похожий на себя, и мы совсем ни о чем не поговорили. Я ничего о Вашем настроении не знаю, разве с сестрами так обращаются? И уехать не простившись! За что?
Напишите мне, что Вы в другом настроении, но это ничего, все, что искренно, найдет отклик в чужом сердце. У нас было очень много волнений – у моей бабушки было воспаление в легких – я почти все ночи дежурила у нее, а нашу собачку раздавил автомобиль, она еще жива, но очень плоха, мы стараемся ее спасти, но это очень утомительно. Вы будете смеяться над этим совпадением, но это очень тревожно, когда в течение трех недель нельзя спокойно заснуть! А в общем, настроение хорошее! Вы меня немножко рассердили и обидели, но я уже это все переварила и теперь не сержусь, а жду письма, только чтобы меня вознаградить за Ваш неудачный приезд, оно должно быть немножко длиннее открытки!
Аля играла хорошо, но как она могла, я не понимаю!
До свидания, как бы я хотела Вас поскорее увидеть, чтобы забыть, как Вы были неприятны.
Мария Головина.
ГИМ ОПИ. Ф. 411. Ед. хр. 48. Л. 28–29. об.
* * *
1/14 февраля [1912]
Милый Феликс Феликсович!
Ваша телеграмма очень меня тронула, это хорошо, что Вы захотели узнать правду и не удовольствовались теми сплетнями, которыми полны газеты[301]. Из них Вы, вероятно, знаете главные факты, что в Думе был сделан запрос, почему о нем запрещено было писать, что епископ Гермоген[302], бывший его другом пока добивался повышения. Теперь считает его виновником своего падения и поднимает против него всех своих друзей, которых у него вдруг оказалось очень много, а с другой стороны, хотят сделать скандал, чтобы нанести удар там, где его любят и ценят. Вот это, я думаю, главная причина шума, поднятого против него.
Направлен он совсем в другое место, и им пользуются как орудием, чтобы сделать больно его друзьям и отнять, если возможно, даже это утешение! Сколько злобы у людей, и главное зависти! Как все прекрасное и светлое стремятся уничтожить и загрязнить. Конечно, и на него ополчились из зависти, он несет свой крест и переживает страдания за Христа. Если бы Вы видели, как он далек от всего, что вокруг него происходит, – он находится совсем в другой области, в области духа и далек от наших пониманий и страстей, а мы все судим по-своему, и так сами погружены в грех и соблазн, что не можем понять истинную чистоту, которую он проповедует и проводит в жизнь. Ведь грех не имел бы власти над людьми, если бы они были сильнее его, и в каком бы веке ни появлялись люди, открывающие другую жизнь, их всегда
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
