— M-м… — пробормотал он, не слишком убежденный. — Мод, не пойти ли нам погулять?
Он решительно взял ее за руку и потащил прочь. Мод с трудом поспевала за ним.
В уединении тихой беседки, защищенной от нескромных взглядов древними дубами, Генрих остановился. Он повернул Мод лицом к себе и заглянул ей в глаза.
— А теперь скажите мне правду. Со мной всегда были вы?
Васильковые глаза Мод твердо встретили его испытующий взгляд.
— Всегда, милорд. Как вы могли в этом усомниться?
— Мне нужно подтверждение, — ответил Генрих, и в его черных глазах вспыхнули молнии, не предвещавшие ничего хорошего.
— Вот это, милорд, подтвердит, что я говорю правду? — спросила Мод. Она привстала на цыпочки и обняла его. Потом потянулась и поцеловала.
Она рассчитывала на нежный поцелуй — легкое прикосновение губ к губам. Но Генрих сгреб ее в объятия, прижал к груди, а его язык проник в ее рот, и с легким вздохом наслаждения Мод приоткрыла губы навстречу его поцелую. Этот поцелуй ничуть не был похож на их прежние поцелуи. Генрих будто спрашивал у нее что-то, будто требовал от нее чего-то — обязательств, обещания, подтверждения ее собственной страсти. На одно только краткое мгновение Мод вспомнила о монастыре бенедиктинок . И больше никогда не возвращалась к мысли о том, что когда-то хотела посвятить себя Богу.
Генрих потянул ее на низкую скамью, усадил к себе на колени. Руки его были и грубыми, и бесконечно нежными.
Мод уткнулась лицом в его бороду и вдыхала запах его волос и кожи. Она думала о Миранде, которая знала все о земной любви, и теперь ей казалось, что любовные объятия прекрасны. И с легким вздохом Мод отдалась собственным ощущениям. Ее тело затрепетало, она прижалась к Генриху крепче и не испытала страха, когда его отвердевшая плоть совершила вторжение в ее тело. Она чувствовала только жар его кожи, его нежные прикосновения, в то время как его пальцы расшнуровывали ее корсаж. И груди ее ответили на его ласки сладким томлением. А соски приподнялись и отвердели под его пальцами. И последней мыслью Мод было сожаление о том, что сестра так долго таила от нее восторги, которые, должно быть, давно испытала.
Генрих попытался обуздать свою страсть, но отклик Мод был столь жарким, что он не смог совладать с собой. Он вошел в ее тело так легко, и она приняла его с такой готовностью, будто так и было задумано с самого начала. Она приподняла мешавшие ей юбки, и их тела слились в одно, а руки и ноги переплелись, и Мод вскрикнула, скорее от изумления, чем от боли. И ни он, ни она не заметили, как змейка-браслет расстегнулся, в то время как тело Мод ритмично поднималось и опускалось в удивительном полете страсти…
— Ты полагаешь, Генрих знает? — спросила Миранда, когда король Франции увлек ее сестру к уединенной беседке.
— Возможно, — ответил Гарет. — Но в настоящую минуту ему все равно. Да и меня не волнует. Поедем домой?
— Как, мы уже уезжаем, милорд? — воскликнула Миранда в притворном ужасе. — Так рано?
— Так рано! — твердо ответил Гарет. — Найдем перевозчика и оставим барку остальным.
— Но как же Чип? Он ждет нас на барке.
— Неужели ты полагаешь, что он нас не найдет? — Гарет улыбнулся. — По правде говоря, я полностью смирился и готов терпеть его общество.
— К счастью, Чип, кажется, тоже смирился с вашей компанией, милорд, — нежно сказала Миранда, и в глазах ее заплясали бесенята.
— О! Можешь поверить: меня это невероятно радует. А теперь быстро! Я проявляю нетерпение!
…Лунный луч пробился сквозь густые листья дуба в теперь уже опустевшую беседку и заиграл на золотой змейке и изумруде — старинном браслете, лежавшем у подножия дуба, среди корней, покрытых мхом.
