Зачем? Зачем, для чего? Что он может ей писать? Что еще он может сказать? И хочет ли она это слышать… Видеть. Его видеть.
А ведь видела. Прямо сейчас – перед глазами. Жуткой вспышкой среди черноты, затопившей комнату, в которой она сейчас сидела. Будто прожектором выхватило скрючившуюся фигуру.
Понурившиеся плечи. Поникшую голову.
Мужчину, сидящего на полу у дивана в переговорном зале гостиницы, названия которой Полина уже не помнит. Таким она запечатлела в себе Ивана последний раз. Таким сохранила его память. Раздавленным, сломленным. И это был не тот, кого она любила.
Тень. Боль. Морок.
Сморгнула.
Ее пальцы медленно перебирали светлые волосы спящего сына. Мягкие и шелковистые, какие бывают только у детей. Сейчас она точно знала, как пахнет Лёнька.
Поля негромко всхлипнула одновременно с пришедшим к ней принятием истины этих минут: как бы ни сопротивлялась – не выдержит. Ей надо знать, что там.
Гладкий экран. Запуск приложения почты.
Два слова и прикрепленный файл.
«Прости меня».
Это что? Контрольный в голову? Или мальчик Ваня продолжает в своей заботе о ней топтать ее чувства?
Полина хмуро смотрела на равнодушные буквы, чувствуя, как внутри снова закипает обида и жалость к себе.
Все что он может – просить прощения. За что на этот раз? Почему не оставит в покое? Теребит, не давая забыть.
Закусив губы, сдерживая подступающий к горлу ком, она раскрыла файл и задохнулась. Текст плыл перед глазами, и теперь уже она не понимала, что перед ней. Не понимала и не принимала, только мозг отпечатывал единственную строчку, которая, по всей видимости, была приведена в документе в качестве насмешки. Над ней.
«Вероятность отцовства: 0%».
Полина отшвырнула от себя телефон, будто это была мерзкая склизкая тварь, которую она случайно взяла в руки. И задохнулась от резкой боли, от которой темнело в глазах. Внутри нее, прямо по центру, где таится средоточие жизни, отчаянно жгло – сердце? Говорят, если горит в груди – это точно сердце. А у нее на коленях спит ребенок. Еще не хватало напугать.
Лёньку нельзя пугать.
Он спит. А она – не спит. У нее безумие подступило к вискам. И чтобы не сойти с ума, Полина искала за что зацепиться на этом свете. Что-то реальное. Настоящее. Что-то, в чем будет и правда, и логика обычного нормального человека.
Прямо сейчас, пока еще мелькают обрывки мыслей. О чем там?
Второе Рождество на берегу незамерзающего… он позволил замерзнуть… Он позволил…
Полина встрепенулась. Чуть крепче стиснула пальцы, чтобы не закричать и вытянула голову над затягивающей трясиной, чтобы глотнуть воздуха.
Логический ряд выстроен. Прокрутить его в мыслях и остаться в этой комнате с сыном.
Она проклинала недалеких менеджеров, выславших ей приглашение в проект «Меты». Она ненавидела Таранич за то, что та позволила ей пройти отбор. Она ругала себя на чем свет стоит за то, что сунулась в это заведомо тухлое мероприятие. Всего-то и надо было – «проморозиться». Жить как живется, играть в филармонии, найти любовника. Не знать, ничего не знать ни об Иване, ни о его жизни. Не позволять себе заходить на его территорию. Не позволять себе снова впустить его в себя.
Зачем? Зачем ей еще и это? Брат… Не брат… Какая теперь разница? Какое ей теперь дело? Сколько можно? Словно играет с ней в «верю – не верю».
А она не верит. Больше ни слову не верит, но верит поступкам.
Его матери все и всегда было известно. Удивительное семейство, увязшее в секретах! Полина ясно вспомнила день, когда Людмила Андреевна появилась на ее пороге. Можно ли принять за истину то, что Иван не знал? Как им вообще всем можно доверять? Мила молчала о настоящем отце своего ребенка, Иван молчал о том, что сама Полина – дочь Мирошниченко-старшего.
Молчал даже в Берлине! Смотрел – и молчал. Даже уличных дворняг жалеют, а ее пинали и продолжают пинать каждый по очереди. Чем она заслужила?
Слезы все же покатились по щекам. Ей было бесконечно жаль себя, она жалела о впустую потраченном времени и о том, что совершенно не знает, как ей быть дальше. Чем жить и о чем мечтать.
Ничем не жить. Ни о чем не мечтать.
На мгновение она увидела себя со стороны – в зеркале. Когда умывалась в ванной собственной комнаты. Ледяные струи должны были остудить. Сгладить. Но взгляд лихорадочно пылал. Щеки – покрылись алыми пятнами.
«Сигнальная красная лампочка: не трогайте меня, сейчас взорвусь».
Надо же – осталось. До самых тонких интонаций – осталось в ней. Никуда не делось. И как вырвать из себя – неизвестно.
Она не помнит, как несла сына в его комнату и раздевала ко сну. А ту поездку в электричке… каждую поездку в электричке…
Закрыть кран. Промокнуть лицо полотенцем. И, уткнувшись в него, подавить горестный стон. Не по нему. По себе, той, какой она тогда была. Себя ведь она так и не оплакала – он виноват. Ванька виноват.
Ванька – уже тогда, в той электричке, возложивший на нее будущее, с которым она не знала, как справиться.
Ванька – запустивший щупальца ей в душу, когда перебирал ее мокрые волосы у старой лодки.
Ванька – так глупо, так по-бестолковому влезший в ее сердце, сосуды, клетки организма. Влезший и ошибившийся. Топтавший ее. Каждым своим шагом – топтавший ее.
«Прости меня».
Простить? Можно простить сломанную жизнь?! У них не будет, не может быть другой попытки!
Полина зло хохотнула и вышла из ванной. Постель. Шелковистая простынь. Влажное тело. Жар. Тремор. Потолок. А на потолке – будто проекция ее памяти.
Он сидел с ней плечом к плечу на диване, уткнувшись в свой ноутбук, в их маленькой квартирке в Одессе пять лет назад. И она – точно так же, за ноутбуком. Их руки могли бы соприкасаться, если бы не были заняты. Их глаза могли бы видеть друг друга, если бы не были сосредоточены на экранах.
«Зорина, не высовывайся», - бормотал он, чуть пихнув локтем ее плечо.
«Да не видят меня! – бурчала она в ответ. – У меня ж лампочка[1]!»
«Это не повод на рожон лезть. На кемпера[2] напорешься – будешь знать».
«Ой-ой! А ты мне зачем?»
Ванька повернул к ней голову, и в глазах его, сейчас немного ошарашенных, вспыхнули золотые смешинки, которые всегда, с первого дня заставляли ее ненадолго задерживать дыхание.
«Сначала тебя от мужиков пасешь, потом от счастливых обладателей Ёлки[3]?» - изогнув бровь, поинтересовался он.
Полька повторила его жест и фыркнула:
«И только попробуй сказать, что у тебя есть варианты!»
«Даже пытаться не буду. Не отвлекайся. Башню видишь?»
