Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
В семнадцать лет то был весьма живой и красивый юноша, должным образом воспитанный матерью, способный защитить диссертацию в Сорбонне; отец научил его фехтованию, верховой езде и, в принципе, всем тем физическим упражнениям, что были тогда в почете. Филипп был весел, приятен, с первого же взгляда вызывал симпатию и блистал умом в беседе, мечтой о нем грезили многие знатные дамы.
Его же брат Готье, натура более грубая, всегда упорно отказывался совать нос в ученые рукописи. То был заядлый охотник. Он мог целыми днями отслеживать какую-нибудь лань, которую в итоге приносил на плечах. В большинстве случае в отчий дом он возвращался в отрепьях.
Такими были эти два юноши, когда вдруг пронесся слух, что в Париже пройдут великие празднества: король Филипп Красивый женил троих своих сыновей – короля Наваррского, графа де Пуатье и графа де Ла Марша – на трех дочерях герцога Бургундского – Маргарите, Бланке и Жанне.
Сеньор д’Онэ, его супруга и двое их сыновей готовились покинуть поместье д’Онэ, дабы присутствовать на этих празднествах сообразно их рангу.
Но уже в день отъезда, рано утром, Тьерри д’Онэ принял у себя прискакавшего из Парижа курьера, с которым состоялся продолжительный разговор. Из своего кабинета сеньор д’Онэ вышел бледным, мрачным и возбужденным, объявив, что ни он, ни его жена на праздник не поедут.
– Но, – добавил он, – так как наша семья, несмотря на завистников, обязательно должна быть представлена при столь торжественных обстоятельствах, знамя д’Онэ понесут Филипп и Готье и будут держать его достаточно высоко и твердо для того, чтобы оно было видно всем, даже, – молвил он уже шепотом, – этому неблагодарному королю, который подвергает меня такому унижению, даже этому гордецу Мариньи, который нанес мне такой удар…
Братья уехали, сопровождаемые четырьмя группами вооруженных копьями бойцов каждый, то есть четырьмя десятками вооруженных слуг. Филипп был обеспокоен отцовской тревогой, Готье же, воодушевленный возможностью провести несколько дней в Париже, да еще и без родительской опеки, пообещал себе посетить все те кабачки, о которых он слышал от старых солдат, составлявших гарнизон имения д’Онэ.
Все знают, какими бывают празднования тройной свадьбы, так что не будем о них рассказывать, разве что отметим, что на турнире, который был дан по этому случаю, победителем в состязании на копьях был объявлен Филипп д’Онэ: одного за другим, он выбил из седла троих шевалье.
Когда же герой турнира, в стальных доспехах, с закрытым забралом лицом, победоносно опущенной – дабы приветствовать дам – пикой, на пританцовывающем скакуне проезжал вдоль барьера; когда трубы герольдов провозглашали его триумф, толпа аплодировала, а дамы, сидевшие на подмостках, в ответном приветствии, махали ему своими платками, Филипп, проезжавший перед королевской трибуной, гордо поднял голову и посмотрел на новобрачных.
То было лишь мимолетное видение. Он уже проехал… Но с той самой минуты виденье это навсегда осталось в его сердце.
Да, эти чарующие одеяния, доспехи, золотистую драпировку, флаги, платки; этих сеньоров, знатных дам, короля, принцев – все это он видел. Но все это великолепие меркло перед неподражаемым, странным, пленительным и ошеломляющим образом, навсегда запавшим ему в душу – Маргаритой!..
То была одна из тех вещей, о которых с нежностью, подобно тому, как рассказывают о приятных снах, говорил Филипп д’Онэ в то утро.
И происходило это в старом особняке на улице Фруадмантель, куда, как мы уже сказали, мы и собираемся вернуть читателя. Там был Готье. Там был Буридан. Гийом Бурраск и Рике Одрио тоже находились там. Бигорн из соседней комнаты – дверь он оставил приоткрытой – слушал всё, доедая остатки обеда, который он, как заправский кулинар, приготовил для своих хозяев, и допивая то, что плескалось на дне бесчисленных бутылок. Мы говорим «хозяев», так как бесстрашный Бигорн считал таковыми их всех.
После того как Ланселот Бигорн принес двести золотых экю, причитавшихся прево Парижа, особняк д’Онэ единодушным решением был избран в качестве убежища. Здесь можно было оставаться, не привлекая внимания соседей, притом что, вероятно, это было последнее место из тех, где их стали бы искать.
По случаю новоселья Ланселот Бигорн пожелал закатить пышный обед. Все его составные части он сам купил, сам приготовил, сам подал, и обед вышел просто восхитительным!
Во время этого обеда, и так как вина были великолепными, так как сотрапезников тянуло на откровенность, что есть самое изысканное, самое очаровательное качество вина, так как, наконец, жизнь, несмотря на их весьма непрочное положение, уже начинала видеться нашим героям в менее черном свете, так вот, во время этого обеда Буридан рассказал, как он познакомился с Миртиль и полюбил ее; Гийом и Рике рассказали, как, едва не умерев с голоду, они поколотили и обобрали прево Парижа; Филипп рассказал о турнире, которого вскользь мы уже коснулись; Бигорн рассказал, как он добыл эти двести золотых экю, которые и пошли на этот обед, и лишь Готье до поры до времени ничего не рассказывал. Внезапно он промолвил:
– Этот турнир, о котором говорил Филипп, имел ведь и продолжение… И продолжение трагическое! Вечером, когда мы вернулись в этот самый особняк, где сейчас находимся, мы увидели одного человека, одного из слуг нашего отца… помнишь, Филипп?
Филипп д’Онэ вздрогнул. Он, который обычно не пил вина или пил совсем мало, один за другим осушил два или три кубка.
После чего Готье счел просто необходимым предложить ему осушить еще и кубок номер четыре или пять.
– Помню, – произнес Филипп д’Онэ мрачным голосом. – И раз мы вместе, объединенные одной судьбой, почему бы нам и не рассказать вам, откуда идет наша ненависть к Ангеррану де Мариньи?
– Расскажи, Филипп, расскажи! – пробормотал Готье.
– Так вот, явился сюда, значит, этот человек, этот слуга – весь в пыли, бледный как смерть, руки и лицо в крови, – и только и смог вымолвить: «Поедемте!..» Я сразу понял, что у нас в поместье случилось какое-то большое несчастье.
– Я тоже это понял! – прорычал Готье.
– Человек этот, – продолжал Филипп, – жестом указал нам на свою лошадь, которая замертво пала прямо у дома. Я отвел его в конюшню, и он принялся лихорадочно седлать трех свежих скакунов. Даже не став собирать эскорт, мы вскочили в седла и пустили лошадей галопом. Когда мы уже поворачивали за угол улицы Фруадмантель, на другом ее конце появился многочисленный отряд всадников. Я остановился, решив посмотреть, что этот отряд здесь забыл. Люди эти спешились у нашего дома, и я понял: они приехали арестовать нас!..
– Да, – сказал Готье, – и тотчас же в доме завязался ужасный бой, который закончился полным истреблением наших товарищей, разграблением и поджогом особняка.
– Все это мы узнали позже, – продолжал Филипп. – Видя, что люди короля остановились перед нашим домом, я хотел вернуться, но слуга, который прискакал из имения, схватил меня за руку и, захлебываясь от волнения и мольбы, повторил: «Поедемте! Если вы еще хотите застать последний вздох вашей матушки, поедемте скорее!..» И тогда, потеряв голову, я изо всех сил пришпорил коня и устремился вперед. Вскоре мы были уже за городскими воротами. Спустилась ночь. К рассвету мы загнали лошадей… Первой пала моя, затем – Готье… затем – нашего слуги. Мы были в каких-то двух лье от нашего имения. Нас отделял только густой лес. Но над деревьями, вдали, я увидел поднимавшийся в бледное небо дым. Мы шли, бежали до изнеможения. Наконец мы очутились у подножия холма, на котором стояло поместье д’Онэ…
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
