Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
– Ежели очень захочешь, найдешь меня у поломанной сосны. Там, где сто тридцать два молодца лежат, – пропел он скороговоркой. – Жалуются они на тебя. Говорят: внучок твой, Андрюша, ходил, ходил, а похоронить нас забыл – теперь уж мы к нему ходим, просим его, а он и в ус не дует.
– Да похоронил я их, дед! Вот этими руками могилу рыл! – вспомнил своих первых найденных бойцов Ганин.
– Плохо, видать, рыл, если жалуются.
– А ты… Ты-то как?
– А я, стало быть, сто тридцать третий. Те – орлы, и я вместе с ними.
– Этого не может быть, – сказал Ганин. – Не мог я тебя пропустить.
– На свете, Андрюша, все может быть. На свете, бывает, день с ночью путается. Ну, – дед хлопнул Ганина по плечу жилистой рукой. В руке чувствовалась добротность, сила. Такой бы рукой строгать куклы детям, заводы строить, растить новую жизнь, а не колядовать с оружием. – Пойду я немчуре жара задам. Война, внучек, это такая штука, что для нас, кажись, уже и не кончится.
– Погоди, – попросил Ганин. – Посидим еще? Покурим?
– Не могу, Андрей, – внезапно стал серьезным дед. Озорной огонек исчез из его глаз, и вместо него появилась сталь. – Ребята ждут, – скулы его сжались. – В наступление идти.
– Тогда обнимемся? На прощанье?
Дед хмыкнул, притопнул ногой, лукавство на миг вернулось к нему снова.
– А что ж! Это можно!
Они вцепились друг в друга, живой и мертвый, и стояли так посреди леса много дней и ночей. Потом дед отпустил его, скользнул усами Ганину по щеке, обдал запахом ладана и махры – и припечатал щеку поцелуем: влажным, родным, отцовским.
– Ну, бывай, внучек. Дочу обнимай от меня. С бывшей не спорь, делай, как она говорит. Я, – погрозил пальцем, – все знаю.
Дед уходил в дым, а Ганин стоял, и щека его горела от дедова поцелуя.
– Тут вот еще что, – донесся голос из дыма. – Слева от тебя траншея в тридцати шагах. Полезай туда – схоронись, прикопайся как сможешь. Огонь идет, свирепый. А ты сиди себе в траншее тихо.
В тридцати шагах действительно оказалась траншея, как и сказал дед. Ганин спрыгнул в нее, прополз немного, наткнулся на выступавшее из земляной стены корневище. Орудуя рукоятью меча, стал рыть себе под корнем нору. И когда счел, что нора достаточно глубока, влез в нее, покрепче замотал голову футболкой и стал ждать.
Он не знал, что можно сделать еще.
Дракон
Огонь испепеляющий. Огонь всевидящий. Огонь исцеляющий.
Он набирал силу много дней, разрастаясь из случайной искры. Набухал и пульсировал в торфяном мраке под землей. Прорывался на поверхность столбами дыма – дракон, который дышит и ждет того дня, когда ему достанет силы.
Когда спохватилась природа, спохватились люди, спохватились все живые существа, было уже поздно. Дракон оброс чешуей. Дракон вырос и теперь требовал пищи. Дракон ступал тяжелой поступью и сжирал все, что встречал на пути. В огне сгорали, вопя о пощаде, гектары деревьев. Плавились и рассыпались в труху яйца в птичьих гнездах. От животных, недостаточно проворных, чтобы уйти, не оставалось даже костей – все переваривалось во чреве дракона. Горе было тому, кто оказывался слаб или болен.
Звери текли прочь от огня разноцветной рекой, и на всем пути следования этой дрожащей, источающей запах мускуса живой массы оставались лежать и взывать о помощи те, кому суждено было стать завтрашней пищей дракона. Живая река, занятая только спасением себя самой, текла дальше. Даже хищники перед лицом хищника еще более сильного не трогали тех, кто оставался умирать, не поводили носами, чуя кровь, – угрюмые, шли дальше. Цель была уйти, сбежать, скрыться, и оттого хвосты трусливо поджимались, языки высовывались, в сердцах колотился страх. Брошенные были жертвоприношением дракону – призрачной надеждой, что он насытится и остановит свой бег. Уйдет обратно в нору.
Но все было с точностью до наоборот. Каждая новая жертва распаляла дракона, растила его аппетит. Пять деревень ушли в небытие. Точное количество человеческих жертв не поддавалось счету – и не поддастся еще много месяцев, в течение которых люди будут реконструировать события тех летних дней, делать масштабные планы, строить графики и выезжать на места. В трех районах области начались работы по эвакуации. Дороги застыли, забитые транспортными средствами всех мастей. Люди везли с собой тюки скарба, застревали, ругались и ссорились меж собой за право первыми двигаться дальше. Говорили, что одну семью изрезали ножами неизвестные – конфликт на дороге. Еще один мужчина отстрелил другому кусок ноги – конфликт на дороге. По всему пути следования погорельцев выставили полицейские блокпосты, подключили армейских – следить за дисциплиной, и все это разрозненное человеческое стадо металось, создавая видимость деятельности, но по факту становилось только лишней препоной к спасению. Озлобившиеся беглецы нередко кричали оскорбления в адрес полисменов. Раз или два дело едва не кончилось кровью.
Тарахтели вертолеты. Подключили гражданский воздушный флот. План был забирать воду в реках и сбрасывать на огонь. Отряды солдат-срочников круглосуточно копали заградительные рвы. Некий ученый ум предложил изменить русло реки Волхов – подвести ее прямо к брюху дракона. Фантастическая идея, но за неимением других ученого слушали; трактора и сельхозтехника ревели моторами, готовясь выдвинуться к месту и начать менять движение реки. И все молили о дожде. Пышные губернаторские телеса закрывались в собственном кабинете и падали ниц перед иконой святого Серафима Саровского. «Батюшка, – рыдали телеса. – Даждь нам дождь!» Трубили звери, идя порой бок о бок с людьми: дождь, дождь, дождь. Поднимался, глядя в дымное небо бритоголовый салага, бросал лопату, от которой лопались кровавые пузыри на ладонях. «Ну? – кричал небу он. – Ну, чего же ты, мать твою, телишься?»
Но небо безмолвствовало. А дракон, пожирая новые гектары земли, становился еще больше и еще сильней.
Кентавры
Звук был такой, словно в воздух поднялись полчища саранчи. Треск миллиона крыльев – так звучала поступь дракона. По мере его приближения звук достигал невиданных частот: живые существа падали замертво, впадали в оцепенение, замирали – звук внушал им невозможность бегства. И так в этом оцепенении, замершие, они и становились пищей для безразличного и безжалостного.
Забившись с ногами под свою корягу, Ганин думал: а что, если прав был отец Дормидон и настают последние времена? По всем признакам это были они. Крылья дракона виделись ему легионом бесов, и вместе они составляли единое чудище, левиафан.
От жара повязка, которая закрывала лицо, одеревенела и стала похожа на гипс. В горло словно насыпали песка. Кожа пошла волдырями. Глаза покрылись сетью кровяных прожилок – это лопались сосуды.
Дракон ступал по земле как хозяин, он забирал из нее все соки, втягивал в себя весь воздух, и то, что оставалось после него, вылетало из-под драконьего хвоста трухой мертвой материи.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
