– Я вернусь! Встретимся еще! – угрожал Федя.
На рассвете мы отплывали, кинув последний взгляд на спасший нас берег. Увозили с собой груздь. Черный, диаметром со сковороду, после ночного заморозка он скрипел, даже визжал, когда я срезал его…
12
Для начала Федя пытался выбросить наши блесны, запрещенные в Ладоге, еле утихомирили его. Потом искали в его фельдшерском чемоданчике лекарства, чтобы дать ему. Справедливо решив, что спасение такого человека из огня – пик нашего плавания, мы заворачивали домой.
Лишь войдя в Неву, вздохнули спокойно – на воде, сплошь изгаженной радужными бензиновыми лужами, Федя сломался, поутих: защищать ему тут было уже нечего.
– Где тебя высадить? – куражился Коля-Толя, кстати, ближе всех сошедшийся с ним. – Вон отличная избушка! – Он указывал на причаленный у тюрьмы «Кресты» понтон с железной будкой. – В воде не тонет, в огне не горит!
Федя, кинув тяжелый взгляд на этого пустомелю, промолчал. Когда мы подходили к Литейному мосту, он вытащил на корму свой пулемет в мешке и вытряхнул его в темную воду. Эта траурная церемония расстроила всех – думаю, даже бы тех, кому Федя доставил много хлопот. Грустно, когда что-то кончается. Он сидел на корме, уронив короткие ручки, свесив ножки, словно размышляя: а не бултыхнуться ли самому?
Но тут появился из каюты наш Игорек в ослепительной бобочке и галстуке бабочкой, неся перед собою поднос с фужерами.
– Прощальный коктейль! – произнес он, строго глянув на Федю: в майке и галифе тот не совсем вписывался в светский раут. Федя, усмехнувшись, спустился в каюту и вышел презентабельный, в пиджаке на майку.
Хорошо, что Нева такая широкая и большая, можно долго плыть… но миг расставания близился – расставания, может, с лучшим, что было у нас. Удержимся ли на моральной высоте после расставания, не рассыплемся ли?
Ночевать приютились у Литейного – там под мостом широкие гулкие пространства над асфальтовым берегом, плюхаются волны, шумит молодежь, в ее сторону неодобрительно косятся рыбаки… Вплываем в реальность. Последняя наша ночь. Странно, каждый задумался и даже удивился: странно – рукой подать до дому, а… не подать. Что-то встало между нами и домом, и пока не пройдем через это «что-то» – не успокоимся. Даже как-то страшно – как бывает во сне, словно лишился дома. Как Одиссею – надо все испытания пройти, чтобы вернуться. Не прошли?
– Так тебя домой, что ли? – спросил Коля-Толя у Феди.
Федя тяжко вздохнул: ему, похоже, тяжелей всех путь домой, чувствовался какой-то булыжник у него на душе. Затих под мостом гвалт уже под утро, и Федя рассказывать стал, обращаясь в основном к Коле-Толе, тоже «израненному жизнью»… Был Федя майором, зампотехом танкового полка, танк наехал на ногу, раздавил ступню. Комиссовался, взяли на завод имени Кулакова завхозом. Начал с того, что перекрыл крыши на всех корпусах новеньким кровельным железом – через дыры в крышах, оказывается, воровали больше всего!.. Это и оказалось для него роковым – зимой, когда сосульки сбивал, больная нога поехала, веревка не выдержала – упал во двор, сломал все что можно. После больницы «благодарное начальство» отправило командовать базой отдыха, а он там, по военной привычке, так раскомандовался, что чуть не сгорел… сами видели. Потому, может, так и лютовал на озере, что на душе кошки скребли. Дочь – дома без матери, и все у ней как-то наперекос. Школу не кончила, в техникум пошла. Оттуда отчислили. Проводницей работала. Но и там… Спилась, короче. Теперь он даже не знает, цела ль их комната в доме на Сенной. Боится туда… Поэтому и мы, чувствуя это, здесь стоим.
…Рассвет на реке Неве – время радостное, но зябкое. Любое явление природы, увиденное после долгого перерыва, вызывает воспоминания, волнения. В городской жизни под крышей многое забываешь – и, оказавшись на воде на рассвете, вдруг вспоминаешь сладко. Помню, на верфи, раньше, когда сдавали «заказ» (так хитро зашифровывали мы подводную лодку), спускали ее по «слипам» в Неву, возле устья, напротив памятника Крузенштерну, замаскированную под плавучий сарай, и буксир тащил ее в Ладогу, оттуда – через Беломор на Север. А мы на одну ночь еще оставались пировать на верфях, начальство тогда не скупилось в таких делах, денег на «заказы» отпускалось с лихвой. А утром, еще полупьяные, на катере догоняли наш «заказ», чтобы в нем на ходовые испытания идти. Одно из сладких воспоминаний в жизни! Казалось бы, застой, оборонка, режим… но ничего приятнее того утра вспомнить не могу. Вода парит, мы летим с песнями, и на одном и том же месте – уже заведено было – подъезжали к нам рыбаки, и происходил «чейндж»: ведро «шила», спирта, на ведро вьющихся пестрых свежевыловленных миног!.. Утро вроде такое же – но жизнь наша уже не та. Ушли мы с тех верфей, рассекретились… да и сами верфи уже не узнать – и мы теперь сами полностью отвечаем за нашу жизнь. Иногда хочется назад «засекретиться», чтобы опять за нас думали, – но назад хода нет!
Почапали тихо – под Литейным мостом, потом свернули под Прачечным на розовую тихую Фонтанку, вдоль безлюдного еще Летнего сада, направо по Мойке вдоль еще обшарпанного в те года Инженерного замка, вдоль стриженого Михайловского сада и под Вторым Садовым мостом выплыли в тихое, почти сельское место при вытекании из Мойки канала Грибоедова к Спасу на Крови. Когда-то мы мечтали с Никитой тут все лето провести. Не вышло. Закрутило, поволокло. И теперь – лишь вдохнули запах земли, горьких одуванчиков, и дальше, под нависающий Спас-на-Крови… подняли головы к гербам городов, выложенных мозаикой. И – под Итальянским мостом. Таперича бы пробиться через узкую длинную трубу под Невским – в прошлый раз с Никитой в грязи застряли с той стороны, и вон какой крюк пришлось делать. Прорвемся?
Упираясь кто руками в круглые шершавые стены, кто веслом, кто багром, пролезли-таки в едином порыве, прорвались сквозь «трубу» под Невским… сначала светлый кругляшок замаячил, покачиваясь, потом пошла по стенам солнечная рябь. Выехали – под высокие колонны Казанского собора. Вперед! А вот и проплыли мимо Никитушкиного дома, откуда недавно, а кажется, так давно, начинали плавание. Замкнули «кругосветку»! Но не остановились, увы. Никита кинул на меня бешеный взгляд: молчок! Страшнее места для него сейчас нет: мало того, что перед отплытием разбил часть антиквариата, порывая с прошлым, так взял еще любимое Иркино «ожерелье Нефертити» – правда, принадлежавшее Никитиной маме. И что? Этого Ирка ему никогда не простит… Так и будем кругами ходить? Миновали! Бледность схлынула с его чела, но штурвал отдал мне: руки дрожали… нелегко так мимо дома проплыть, где вся жизнь состоялась, какая уж ни есть. Вернется, увы, вернется он, никуда не денется – только сейчас ему лучше об этом не говорить. Голова гордо откинута, глаза горят!
Банковский мост с золотокрылыми львами. С тяжелой темной аркой – Каменный мост. Дальше канал дает плавный изгиб… время для размышлений. Пространство разбегается у Демидова моста. За ним снова сужается. Нависающий остроконечный дом-утюг и грязные, закиданные мусором гранитные ступеньки к Сенной площади, где Колю-Толю мы обрели… Причалили к гранитному кольцу, у Сенной. Расстаемся?
