– Из храма выносите! Выносите! – кричала она на бегу.
Ей повиновались – быстро вынесли князя на паперть, уложили на шубы.
Еввула наклонилась над ним, шумно задышала ему в рот, принялась с силой сводить и разводить ему руки. За её странными действиями следили с надеждой – не впервой помогала. Но она медленно поднялась, одёрнула рубаху, отёрла косой вспотевший лоб и – двинулась прочь. Анна, помедлив, бросилась следом, ухватила её за рукав.
– Поздно, княгиня, поздно! – Еввула отмахнулась равнодушно и небрежно и вдруг свистнула – сорвались с колокольни галки, загалдели, захлопали крыльями.
– Еввулушка, милая, ну попробуй ещё! Ты можешь! – Анна бухнулась на колени прямо в снежный намёт. – Оживи, хотя бы как Евсея…
– Как Евсея, князя нельзя.
Толпа охнула, приблизилась к ним: значит, всё-таки Еввула полгода назад чуть не сделала из борковского старосты вурдалака. Два дня после своих похорон расхаживал он по селу и городским слободам, пугая людей, потом исчез. Выходит, зря выпороли пастушат, которые доложили борковскому батюшке, что Еввула, по просьбе старостихи, открывала гроб. Батюшка убедил прихожан, что Евсей им только мнится, и корил их, что распустили слух и по городу.
Ни Еввула, ни Анна не уловили враждебности во всё увеличивающемся людском окружении, не замечали его и беспрепятственно оказались опять подле князя.
– Господин мой, ясный сокол мой, – заговорила Еввула нежно и певуче, – не могу я взять греха на душу. Слышишь – не могу. Два денёчка всего походишь по земле. Что за них успеешь? А ценой тому будет чья-то жизнь. Разве ты хочешь этого? Да и кто платить будет!
– Я! – всхлипнула Анна. – Мне нужны эти два дня. Я не успела… Я не сказала…
– Матушка, опомнись! – княжич Иван обнял Анну за плечи. – Не убивайся так. Мы же с тобой. О нас подумай.
– Никто из вас мне его не заменит! – отрезала Анна и, ни к кому не обращаясь, приказала: – Несите в терем.
Больше она не сделала никаких распоряжений и быстро направилась к себе. Иван остался у храма и принимал соболезнования приехавшего из владычной слободы епископа. Никому больше не было дела до Еввулы. Простоволосая, босая, в одной рубашке, она поплелась в Глебовскую башню. Снег под её ступнями больше не таял.
Великого князя Рязанского Василия Ивановича похоронили 8 января, на следующий день после кончины, в Успенском соборе Переяславля, за правым столбом близ епископского места. Там уже находились две великокняжеские гробницы, его деда Фёдора Ольговича и отца Ивана Фёдоровича, прах прадеда, знаменитого князя Олега покоился в Солотчинском монастыре.
После тризны пришлось выслушать Анне епископское порицание. Владыка Симеон пенял ей за то, что она устроила перед храмом неприличное якобы, греховное действо. Так и сказал «греховное действо». Анна не согласилась и напомнила епископу о воскрешении Лазаря. И не успел он возразить, уже сама поняла, что пример неудачный: Господь было призвал к себе Лазаря, однако сам же, через сына своего Христа, и вернул его к жизни. Спешно стала искать в памяти имя святого, чья святость воскрешала умерших, но ни одно имя не приходило на ум.
– Еввула – не святая, – сказал епископ. – Жизнь и смерть в руках Господа. Девица же, неразумная, дерзнула восстать против власти Всевышнего и в который уже раз совершила тяжкий грех. Пришло время разобраться, не по воле ли дьявола исполняются чудеса. Добро бы хворых исцеляла, а то и за усопших принялась. И до чего додумалась, стараясь обелить себя, говорит – живых хороним, рано земле предаём. А люди между тем про неё доносят – по воде, будто по суху, ходит, в проруби на Крещение уткой плавала.
– Про утку, полагаю, посадские бабы придумали от скуки, владыка, – Анна старалась казаться спокойной. – Что до ходьбы по воде, то ведь и владыка Василий не вплавь по Оке передвигался. И только из-за этого его признали святым.
Епископ не стал пререкаться, благословил Анну и отправился к себе.
Он объявил княгине войну, и развязана война была не действиями Анны, не чудесами Еввулы, которые прежде Симеон приветствовал, – он сделал выбор между княгиней, чужачкой, и входящим в силу наследником рязанского стола, между женским и мужским началом. Анна поняла это.
Она готова была к тому, что кто-то (не сын!) начнёт оспаривать её право на власть. Епископ оказался первым. Но он не мог быть единственным, думала она, будут ещё: кто-то не успел опустить забрало, кто-то точит меч, а есть и такие, что предпочитают остаться в засаде, нападать исподтишка. Ей придётся бороться, каких бы усилий и жертв это не стоило. Она так долго мечтала о полной, единоличной власти, что упустить её не имеет права.
Сознание того, что она теперь хозяйка в княжестве, смягчило горечь утраты. От храма едва добрела до постели, проплакала всю ночь, искренне хотела себе смерти, не представляла, как будет жить без Василия. То, что его нет рядом, привычно, вполне переносимо: уехал куда-то, но то, что не вернётся никогда, вообразить нельзя. Однако под утро пришло озарение: для неё начинается новая жизнь, как для куколки, которая превращается в бабочку. Да, да! Она была прожорливым детёнышем, гусеницей ненасытной, в Переяславле сделалась дремлющей, ожидающей своего часа куколкой, теперь стала бабочкой. «Страдания и боль во время превращений неминуемы», – то ли подумала сама, то ли услышала полузабытый «голос» Нишкенде-тейтерь. Выходило, что утраты и потеря близких были необходимы, чтобы обрести крылья.
На похоронах она предусмотрительно сложила их и дала волю слезам. И сквозь слёзы заметила всё-таки, что плачут многие, и ревниво подумала, будут ли так горевать подданные, когда им придётся хоронить великую княгиню Рязанскую.
12
После разговора с епископом Анне стало не до слёз, не до скорби, не до вдовьих приличий – необходимо было действовать немедленно и решительно. Откровенное выступление всегда осторожного Симеона открыло ей глаза: нет у неё права на власть, остался один только титул, и тот придётся делить с невесткой, как только Иван женится. И этого права её лишало завещание покойного. Она не предполагала, что Василий его предусмотрительно составил. Она не предполагала, а Симеон о нём знал. Возможно, и посоветовал его сделать. По завещанию, старшему сыну вместе с титулом великого князя достались города: Переяславль, Ростиславль и Пронск (при живом-то князе Пронском!), младшему – Перевитск и Старая Рязань, за вдовою оставались купленные на её же деньги дворы в городе, кое-какие сёла и угодья и четверть доходов от уделов сыновей. Анне можно было безбедно существовать. Но не властвовать!
Узнав о завещании и даже прочитав его, она не обнаружила сначала в нём для себя угрозы: не рассчитывала, что князь открыто передаст ей правление – не принято было передавать власть вдовам, и, тем не менее, они правили и при совершеннолетних сыновьях. Примером тому были и Софья Витовтовна и Мария Ярославна. Она не знала, что отец её и дед назначали своих вдов сопровительницами малолетних сыновей до их совершеннолетия. Епископ поведал ей об этом и посокрушался, что Василий не сделал важного распоряжения, а потом добавил скорбно, оправдывая его:
