Кристина покосилась на сестер из отделения ортопедии, которые согласно закивали. В толпе раздались всхлипывания и сморкания. Все стояли неподвижно, кроме кучки детей, которые, конечно, не очень понимали, где находятся и как надо себя вести, и Кристина поняла, что на службу пришло много людей, не связанных с работой в больнице. Пожилые гости сидели на складных стульях, которые стояли чуть в стороне от основной массы людей, там же Кристина увидела глубоко беременную женщину и невольно посочувствовала ей. Среди толпы она заметила соседей Гейл, они держались вместе: Кимберли и Лейни, их соседи Дом, Рейчел, брюнетка-любительница лошадей с мужем, Джерри – индианочка, которая видела Закари в кухне Гейл, держала под руку мужа, и симпатичный студент Фил в наушниках сидел рядом со своей девушкой и соседями по квартире.
На сцене доктор Вербена продолжал говорить:
– Сегодня у нас будет только три выступающих. Но они выступят после минуты молчания, которую проведет для нас отец Липински. А потом мы услышим доктора Милтона Коэна, СЕО городской системы здравоохранения, доктора Гранта Холлстеда, заведующего отделением ортопедии, и миссис Риту Каплан, старшую медсестру, которая поделится воспоминаниями о том дне, когда приняла на работу юную Гейл Робинбрайт. – Доктор Вербена сделал шаг назад. – Отец Липински, вы проведете минуту молчания перед тем, как выступить с речью?
Кристина сделала глоток воды и, когда ее желудок недовольно заурчал, невольно подумала, что программа службы, похоже, рассчитана довольно надолго. Она начала жалеть, что все-таки не посетила туалет по дороге, оглянулась по сторонам в поисках другого туалета, но в поле зрения был только один и на приличном расстоянии, пройти к нему, не привлекая к себе излишнего внимания, ей бы не удалось.
Отец Липински в черной сутане взошел на сцену и взял микрофон:
– Леди и джентльмены, друзья и соседи, прошу вас присоединиться ко мне и почтить минутой молчания память Гейл Робинбрайт.
Все склонили головы, и Кристина тоже опустила голову – и вдруг поразилась тому, как распухли у нее лодыжки. Наверно, это случилось потому, что она слишком много ходила и бегала – хотя раньше она такого ни разу не замечала. Да и не должно было пока этого быть – она читала в книгах по беременности, что отеки у беременных появляются не раньше восьмого или даже девятого месяца.
Минута молчания закончилась, и отец Липински продолжил:
– Благодарю вас, леди и джентльмены. В такие моменты, как этот, трудно продолжать доверять Господу и верить в его мудрость, потому что у нас забрали один из самых ярких лучиков нашего света. В такие моменты, как этот, мы можем возроптать на Господа и усомниться в воле его…
Кристина слушала речь пастора рассеянно, мысли ее все время возвращались к уликам против Закари и к видеозаписям его разговоров с Аллен-Боген и МакЛин, а ведь он утверждал, что не был с ними знаком. Как-то многовато было улик для совпадения или недоразумения, как бы ни хотелось Кристине верить в его невиновность. Она переступила с ноги на ногу – лодыжки начинали ныть.
Отец Липински уступил место на сцене доктору Милтону Коэну, высокому и привлекательному мужчине с темными волосами, слегка посеребренными на висках сединой. Он начал говорить, и Кристина невольно отметила, что в его речи звучала более глубокая печаль, чем в предыдущих: «прекрасная медсестра», «всегда с улыбкой», «приподнятое настроение», «к каждому пациенту могла найти подход»…
Кристина начала нетерпеливо озираться в поисках туалета – терпеть становилось все труднее. Напротив парковки она увидела отделение реабилитации – это было недалеко. Его квадратный вестибюль был стеклянный, и Кристина могла видеть, что внутри ходят работники больницы и люди в обычной одежде. На первом этаже наверняка должен был быть туалет, но Кристина сомневалась, что ей удастся незаметно проскользнуть туда, и боялась показаться невежливой, нарушив течение панихиды. Поэтому она приняла мужественное решение терпеть дальше и постаралась сосредоточиться на происходящем.
Следующий выступающий, доктор Грант Холлстед, был моложе, чем она ожидала, судя по его положению. Его легкие рыжеватые волосы были аккуратно пострижены прядями, а глаза были ярко-синими и просто нереально огромными. Он говорил с элегантным акцентом, слегка тянул гласные, и в общем-то повторял то, что сказали до него: «великолепная медсестра», «всегда приносила в наше отделение радость и веселье», «всегда любезна», «готова была прийти на помощь еще до того, как ее успевали попросить», «у нее было блестящее будущее, которое у нее так жестоко украли…»
Все, мочевой пузырь Кристины больше не мог терпеть. Ей надо было в туалет, а ближайший туалет был в отделении реабилитации. Протолкнувшись сквозь толпу, она прокралась мимо сцены и заметила, что за сценой стоят еще люди, мужчины и женщины, негромко переговариваясь.
Она буквально побежала по траве, выскочила на дорожку и рванула к зданию реабилитационного отделения. Взлетев по ступенькам крыльца, она распахнула стеклянную дверь и на ходу бросила охраннику: «Женский туалет?!» – «Направо», – ответил он, указывая ей дорогу. Кристина пробежала мимо него по холлу и увидела знак, ведущий к туалетам. Мужской был ближе, а вот женский находился в самом конце довольно длинного коридора. Она помчалась туда, рывком открыла дверь женского туалета и врезалась в трех женщин в костюмах, которые стояли около двери и что-то искали в программке поминальной службы.
– О, простите! – выкрикнула Кристина, расталкивая их.
– Это вы нас простите, – сказала одна из женщин, давая ей дорогу, – нам не стоило вставать так близко к двери.
– Нет-нет, это моя вина. – Кристина побежала к дальней кабинке, чтобы создать для себя хотя бы какую-то иллюзию уединения, раз уж эти дамы выбрали женский туалет для своего собрания. Захлопнув дверь, она торопливо повесила сумку на крючок на двери кабинки, а затем стянула трусики и с облегчением опустилась на сиденье унитаза.
Женщины снаружи продолжали беседу как ни в чем не бывало:
– Скажите Рите, что там присутствуют мать и отец Гейл. Они сидят в первом ряду справа, с краю, – сказала одна из них.
– Она знает, – ответила другая.
– Как их зовут, кстати, напомни?
– Джон и Хильда Робинбрайт.
– Хильда? Серьезно?
– Да, ладно, пойдемте, – произнесла третья, и Кристина услышала, как женщины, стуча каблучками, выходят из туалета и закрывают дверь. Наконец она была одна.
Кристина расслабилась на сиденье унитаза, ей не хотелось выходить отсюда, потому что было очень приятно наконец присесть. Она взглянула на свои щиколотки, все такие же отекшие, и подняла ноги кверху, чтобы дать им отдохнуть, и в этот момент услышала, как дверь туалета с грохотом открывается, кто-то влетает внутрь, стуча каблучками, и начинает громко рыдать.
– Какой же ублюдок! – плакала какая-то женщина, выкрикивая отрывистые фразы между рыданиями. – …и ведь хватает наглости… поистине у этого урода совести совсем нет…
