– Он на Родине. Да, Алексей Евгеньевич, его так звали.
– Дочка у него на пироги мастерица, – душевно произнес Немаляев. – С яйцом и капустой особенно.
Добряк в больнице не врал, Сан Саныч действительно помнил старых друзей.
Немаляев прочитал несколько строк и судорожно перевернул страницу.
– Если вы надеетесь, что Борис написал учебник «как свалить из ада и поселиться в раю»… а вы надеетесь… Так вот, зря. К сожалению. Надо остаться и благоустраивать. Благоустраивать ад, Сан Саныч.
– Костя, что ты хочешь взамен?
– Мы уже поменялись.
– Ты объяснишь, как отсюда уйти, и я уйду, – настойчиво повторил он. – По-моему, это хорошая сделка. Здесь я вам мешать не буду. Банкуйте.
– Некому, – ответил Константин. – Некому, кроме вас, Сан Саныч.
– Ты же знаешь, как это сделать!
– Знает только Борис, но мы с Петром его давно закопали. Кстати, первое условие: сотника вы тоже не тронете.
– «Тоже»? – С сарказмом сказал Немаляев. – Первое условие? Условие чего?
– Мирного договора. За этим я, собственно, и пришел.
Сан Саныч скрестил руки на груди и уставился в окно.
Людмила исподтишка улыбнулась Косте и полезла за сигаретой, но сумочка была пуста.
– Так как насчет чая? – Осведомился Константин. – И сотника.
– Пусть сам выбирает. Единственное, что я могу тебе обещать.
– А наш договор?
– Благоустраивать ад… – печально произнес Немаляев. – Мне надо подумать.
Он сел в кресло и нажал на кнопку. Часть стены развернулась, и из смежной квартиры вошла симпатичная девушка. Склонившись так, что в декольте было видно все, до самого пупка, она катила перед собой низкий сервировочный столик. На столике был чай.
* * *
– Ты про аварию смотрела? – Обратилась одна телефонистка к другой.
– С Горшковым? Который магнат?
– Ну да. Как это он разбился? Небось, пьяный был.
– Магнаты сами по себе не разбиваются, – многозначительно произнесла она. – Там еще, говорят, деньги кругом валялись. Деньги, деньги – весь лес в деньгах.
– И еще с ним этот был…
– Да, да. Этот, как его?..
Кокошин иронично посмотрел сквозь перегородку – обе женщины были одеты в застиранные блузки, такие же похожие, как и их серые лица. Он давно заметил, что чем человек беднее, тем ближе к сердцу он принимает беды магнатов.
– Забыла фамилию.
– А, ты о нем? Сейчас… Мурманск – третья, – сказала она в микрофон.
Кокошин зашел в кабину и, закрыв стеклянную дверь, снял трубку.
– Здорово. У меня все в порядке. Как у тебя?.. Ясно… Погода? Жарко. Да, виделся тут с одноклассником. Ездили на дачу. Шашлык был… И даже вкуснее, чем думал. Да, такого шашлыка мы с тобой еще не ели.
Он помолчал, давая абоненту усвоить информацию. Насчет шашлыка его поняли правильно.
– А?.. Тетя Рая?.. Тетя Рая в порядке, – сказал Кокошин.
Это означало, что звонок не контролируется. Теперь, после соблюдения условностей, можно было просто поболтать.
– Как там мои? Ты к ним заглядывал?.. Что-о? Кавалер?! Ей же только четырнадцать! Ну, девка!.. Погодите, вот я прилечу…
– Хабаровск – четвертая, – объявила женщина.
Молодой человек, нетерпеливо топтавшийся у стенда с поздравительными открытками, влетел в узкую будку и завопил:
– Алле! Алле, Маша! Алле!!
Ожидающие на переговорном пункте недовольно переглянулись. Каждый подумал об одном и том же: эти приезжие всегда чем-то выделяются. Все дело в недостатке воспитания.
– Маша, Маша! Алле!! – Надрывался молодой человек. Потеряв терпение, он два раза треснул по аппарату.
– Эй! Чего долбишь? – Крикнула телефонистка. – Ты что, с гор спустился? Если не слышно, подожди, я второй раз соединю.
– Да нет у меня времени, – взмолился он, выбегая из кабинки. – Поезд! Я лучше с вокзала.
– Вызов отменить, что ли? – Рассердилась она. – Сами не знают, чего хотят.
Молодой человек забрал в окошке деньги и опрометью выскочил на улицу.
– Смоленск – шестая, Рига – первая, Брянск – восьмая, – подряд назвала женщина. – Кто с Мурманском говорил? Гражданин, вы где? Третья!
– Да он там еще, – сказал кто-то. – Третья занята.
– А что он, заснул? Связи-то нет уже. Гражданин! Позовите его.
Мужчина в очках-линзах подошел к третьей кабине и тактично постучал. Кокошин неподвижно сидел на откидном стульчике. Мужчина постучал еще – Кокошин не шевелился.
– Похоже, заснул, – беспомощно улыбнулся очкарик и наконец осмелился открыть дверцу.
Он тронул спящего за плечо и тот, не меняя позы, вывалился наружу. Черная рубашка Кокошина промокла от пота – но только на спине, и каким-то странным пятном неправильной формы.
Позже в фанерной перегородке между кабинками нашли два маленьких отверстия.
– Да лет семнадцать… – сказала плачущая телефонистка.
– Худой, сутулый, волосы немытые… – добавила вторая.
– Деревня – он и есть деревня…
В протокол занесли: «особые приметы отсутствуют».
* * *
– Не горячись, – молвил Кокошин. – Четырнадцать лет – возраст нормальный. Главное, чтоб до постели не дошло, а в подъезде потискаться – это можно. Вспомни себя-то! Алле… Алле, ты меня слышишь? Алле!
Он подул в трубку и, не дождавшись ответа, бросил ее на рычаг. Москву, как всегда, отключили, но это было не страшно. Самое важное он уже знал. Тетя Рая в порядке, а шашлык вкусный. Брательник сказал, такого еще не ели. Похоже, все складывалось даже лучше, чем он планировал. Кокошин попытался представить, как это – лучше, но у него не хватило воображения.
Сверху раздались знакомые аккорды. Он зарычал и с ненавистью уставился в потолок. Каждый день жена соседа садилась за пианино и насиловала жильцов Рахманиновым. Больше всех страдал Кокошин. Инструмент стоял прямо над большой комнатой, и он, как глухая бабка, был вынужден врубать телевизор на полную – иначе фильм превращался в немое кино с тапером. Кокошин пробовал немножко поскандалить, но наверху жил такой же генерал, только с синим просветом на погонах. Летун. В случае повторной попытки авиатор обещал спустить его с лестницы. Повторить наезд Кокошин не решился, лишь сильней возненавидел журналистов, лопочущих о мифических генеральских особняках. Те особняки, что он видел под Мурманском, принадлежали как раз журналистам.
В музыкальный строй вклинился птичий фа диез, и Кокошин, занятый своими мыслями, не сразу сообразил, что это дверной звонок. Он традиционно пожелал пианистке перелома пальцев и пошел открывать.
