Самое забавное, что Трихополов послушался и минут двадцать азартно выскребал и нянчил розового детеныша, даже смазал йодом багряную бороздку на пышных детских ягодичках. Кэтлин утробно, нежно постанывала, вертясь в его крепких руках. Безошибочно почувствовала, когда он и сам разогрелся до кондиции. Важно прорекла:
— Теперь девочка должна сделать своему папочке облегчение. Как ты хочешь? В ванной или на стульчике?
— Совсем не обязательно, — воспротивился Микки. Не хотел напрягаться. Впереди длинный рабочий день.
— Как не обязательно? Это же для аппетита.
Опять он подчинился — и не пожалел. Малышка действовала яростно и самозабвенно, как и у цыганки не всегда получалось. Он думал: почему она ничего не боится? Почему ведет себя так, словно прожила здесь сто лет или, еще точнее, была порождением его семени? Ответа не было.
Тем же утром заявился генерал Серафимов. Они с нимфеткой завтракали, пили кофе, озорница забавлялась тем, что подносила к его рту кусочек какого-нибудь лакомства, а когда он распахивал пасть, обманывала, совала туда палец, а гостинец (тартинку с икрой, шоколадку) проглатывала сама. Ему и это нравилось, хотя он чувствовал себя кретином. Снизу позвонил охранник, предупредил о Серафимове, и генерал тут же возник на экране: уже ломился в квартиру. Трихополов отправил нимфетку в спальню и открыл дверь. В принципе такое поведение — утренний визит без вызова, да еще прямо домой, — было проявлением вопиющей наглости, но что возьмешь с особиста?.. На выходе из запоя Серафимов делался невменяемым, не внимал никаким резонам. Трихополов давно бы от него избавился, но суть в том, что в своем деле генерал был специалистом, каких во всем бывшем КГБ можно пересчитать по пальцам. Кроме того, Трихополов испытывал чисто человеческую симпатию к этой бронированной туше с тупой, как надгробие, рожей. За простеньким фасадом пряталась бездна изворотливости, смекалки и специфического россиянского достоинства, которое выражается в том, что, хоть вбей его в землю по шляпку, все равно будет кукарекать на свой манер. Новый рыночный режим генерал ненавидел люто.
— Какой день пошел, Павел Ефимович? — вежливо поинтересовался Трихополов, впустив генерала и проведя его на кухню.
Серафимов взглянул непотребно, смачно рыгнул, заполнив помещение густым духом перегара.
— Я не прихожанин, а ты мне не поп, Борисыч, — с ходу нахамил генерал. — Работу сполняю, чего еще надо?
— Как ты сполняешь, нам известно. — Трихополов не повысил голоса, улыбался.
Меж ними велась такая игра: генерал изображал крутого солдафона, а Микки беседовал с ним культурно, как с равным. С его стороны это не было стопроцентным лицедейством. Ему искренне хотелось вызвать в отпетом вояке душевную приязнь. Как в матерой овчарке, чтобы не скалила клыки. И иногда бывало близко к тому… Серафимов развалился на стуле, как у себя дома, занял половину кухни. С трудом раздышался.
— Какие, собственно, претензии?
— Да никаких. Не считая того, что ты, Павел Ефимович, который день не можешь предоставить требуемого человечка… А ведь плачу тебе, как целому управлению. Может, чутье потерял, а?
Серафимов смутился, опустил глаза.
— Налей стакашек, Илья… Чего-то мутит.
Трихополов просьбу выполнил, собственноручно нацедил гостю чашку крепкой медовой настойки из хрустального графина.
— Ну-с, чем порадуешь, Паша? Похмелиться заглянул или еще за чем?
Генерал выпил не поморщась, сделал глубокий вдох, похрустел яблоком.
— Фу-у… хорошо пошла… Спасибо. Сам бражку ставишь или кто помогает?.. Так вот, господин барин, человечка я достал, но опять вышла неувязочка.
Трихополов изобразил повышенное внимание.
— Человечек какой-то больно ухватистый, кровищи за собой тянет целу реку… На даче прятался у давнего дружка, некоего Башкирцева из Министерства путей сообщения. Заглянули к Башкирцеву, да живым уже не застали. В рабочем кабинете кокнули. С особым изуверством. Потешились душегубы всласть. Что любопытно, старикан в сущности безвредный. Чифирил помаленьку, не без этого, но ни с кем не конфликтовал… Я имею в виду, врагов у него намного поменьше, чем у тебя. Тебя, Борисыч, считай, вся Россия ненавидит, это солидно, а тут обыкновенная министерская крыса…
Умолкнув, Серафимов со значением поглядел на графин.
— Ну? — Микки наполнил чашку и себе капнул в рюмку.
— Ага… Благодарствуйте… Знатный первачок… Так о чем бишь я?
— Сабуров не мог никого убить. Он не по этой части.
— Тебе виднее… Значит, так, установили мы точки Башкирцева, и среди них дачка под Торжком. Я сам не поехал: далековато. Зыкова послал с хлопцами, но и туда припозднились. Там, правда, уже два трупака: некая Татьяна Соловейчик и неустановленная личность с паспортом на фамилию Мамеладзе. Документ фальшивый, да и харей трупак на Мамеладзе не тянет. И что любопытно, у бабенки башка расколота, как арбуз, а с Мамеладзе вообще умора. Кто-то его на вилы насадил, как ведьмедя… Если присовокупить побоище на хате Сабурова, получается чересчур кровавая картина, даже для цивилизованных рыночных отношений. Или я не прав?
Трихополов осушил рюмку, уточнил:
— Как на вилы? На какие вилы?
— На крестьянские… Но не с пятью, с тремя зубцами… Уж не знаю, кому понадобился такой садизм?.. Короче, дело запутанное. Разнобой. Концы с концами не вяжутся. Чего-то ты, господин барин, не договариваешь насчет святого доктора, который мухи не обидит, зато трупы стелет, как коврики. И силища-то какая! В липовом Мамеладзе по виду не меньше восьми пудов, дак его на вилы накололи, как бабочку.
— Ты же там не был.
— Зыков фоток нащелкал — вот, полюбуйся.
Передал фотографии, сам принялся за наливку.
Наслаждался жизнью. Сопел от удовольствия. Трихополов просмотрел снимки мельком. Немного задержался на крупном плане убиенной медсестры. Аппетитная была бабенка для тех, кто любит поспелее. Микки, бывало, перешучивался с ней. Одноклеточное животное, созданное для домашнего очага. Она кому могла помешать?
В одном безусловно прав генерал — история с Сабуровым обрастает какими-то загадочными подробностями и, складывалось впечатление, выходит из-под контроля. Этого Микки не терпел. Его мозг был устроен наподобие компактного компьютера со множеством рабочих режимов, но, если какая-то информация выходила за рамки полупроводниковых схем, мозг начинал искрить, разогреваться. Горе тому, кто волей или неволей становился причиной перенапряжения. Мозг-компьютер автоматически перенастраивался на уничтожение возникшей помехи. В гневе Трихополов становился тих и спокоен.
— Сколько еще нужно времени? — спросил у генерала.
— Немного. — Серафимов, осушив третью чашку, с облегчением закурил. Глаза прояснились, как от слезы. — День-два. С дачи он ушел на своей «Шкоде». Номера известны. Красного цвета. Я договорился с ментами. Машину пустят в «Перехват». Никуда не денется.
