– Я пытался, миссис Уэстбрук, но мой голос один против шести. Поэтому я и приготовил листки с обращением для выставки, чтобы привлечь внимание единомышленников, желающих помочь.
– Я хочу вам помочь, мистер Робертсон. Скажите только, что мне нужно сделать.
– Я сейчас дам вам имена членов Совета, – сказал он, направляясь к столу. – Вы можете написать им и выразить протест по поводу их решения переселить моих людей.
Пока Робертсон писал список, Джоанна рассматривала фотографию, висевшую над камином. Подпись сообщала, что это портрет Старого Вонга, последнего вождя в этой местности. В накидке из шкуры опоссума и с копьем в руке он выглядел величественно. «С какими мыслями смотрел он в объектив? – думала Джоанна. – Слышался ли ему в щелчке затвора фотоаппарата похоронный звон по своему народу?»
– Вот, пожалуйста, – подал ей список Робертсон. – Я буду благодарен вам за все, что вы сможете сделать. Может быть, вы у нас заночуете? У нас есть гостевые комнаты.
Джоанна не успела ответить, потому что в этот момент ее внимание привлекла еще одна вещь на стене. Это был документ в рамке под стеклом, пожелтевший и очень старый. Она смотрела на знакомые точки, завитки и черточки, – те самые загадочные знаки, которые она уже научилась узнавать по виду, но за многие годы понятнее они не становились.
– Мистер Робертсон, что это у вас? – сразу разволновалась Джоанна.
– Это, миссис Уэстбрук, моя радость и гордость. Это страница из сочинения Юлия Цезаря «Галльские войны». Безусловно, не оригинал, но очень удачно выполненное факсимиле. Его прислал мне один мой друг из Англии. Я в некоторой степени классик.
– Но что это за вид письма, мистер Робертсон? Как это записано?
– Этот вид скоростного письма изобрел римлянин Марк Туллий Тирон в первом веке до нашей эры. Он служил личным секретарем у Цицерона. Изобретенный им системой письма, римской стенографией, пользовались многие известные личности, в том числе Юлий Цезарь. Оно было в ходу почти на протяжении тысячи лет, но исчезло в средние века, поскольку стало восприниматься как атрибут колдовства и магии.
– Я хочу вам кое-что показать, – Джоанна извлекла из саквояжа кожаную сумку. Она вынула из нее бумаги и подала Робертсону.
– Боже мой! – ахнул он. – Да это тот же вид письма! Кто бы ни писал это, был, как и я, приверженцем классицизма.
– Вы можете их прочесть?
– Давайте посмотрим, – он достал из кармана очки и водрузил их на нос. Сдвинув кустистые рыжие брови, Робертсон погрузился в изучение текста. – К сожалению, ничего не получится, миссис Уэстбрук, – заключил он. – Мой документ на латыни, а ваши бумаги написаны по-английски.
– Но не могли бы вы их перевести?
– Я не специалист по тиронскому письму. В нем, как вы понимаете, сотни знаков.
– Неужели нельзя найти ключ к шифру?
– Мой друг, приславший мне факсимиле, знаток в этом деле; к слову сказать, он собственноручно и сделал для меня это факсимиле. Я напишу ему в Англию, объясню ваши трудности и приложу бумаги вашего деда. Как бы то ни было, Джайлз у меня в долгу.
– Мне бы не хотелось расставаться с бумагами, мистер Робертсон, – колебалась Джоанна. – Они представляют для меня большую ценность.
– Да, конечно, я понимаю. В таком случае, я попрошу Джайлза прислать мне код к тиронскому письму с указаниями, как им пользоваться. И тогда, миссис Уэстбрук, вы сами сможете перевести записи вашего деда. Как вам такое предложение?
21
«Одиннадцатого августа 1880 года ровно в 10 часов колония Виктория стала свидетельницей окончания целой эпохи. В это время в Мельбурне в тюрьме Пентридж был повешен известный разбойник Шеймус Лангтри, державший в страхе добропорядочных граждан и ловко уходивший из сетей, расставленных полицией. В надвинутом на глаза белом колпаке Лангтри целых четыре минуты дергался в петле, прежде чем смерть не забрала его. Этот ужасный, позорный конец разбойника означает завершение в Австралии эры беззакония».
Так начинался отчет Фрэнка Даунза о самой знаменитой в колониях казни, очевидцем которой он был. Фрэнк писал с воодушевлением, не упуская подробностей, добавляя от себя несколько цветистых фраз: «В ожидании известий у стен тюрьмы собралось пять тысяч человек. Среди них было немало женщин, оплакивавших осужденного преступника». Его конкуренты из газет «Эйдж» и «Аргус» послали репортеров за материалом о сенсационном событии, а Фрэнк решил, что эта новость достойна того, чтобы ее освещал сам владелец «Таймс».
– Ну, вот и все, – сказал один из толпы газетчиков, стоявших неподалеку от эшафота. – Думаю, что самое время подкрепиться пирогом с говядиной и почками в ресторане «У Люси». После этих повешений аппетит разгуливается.
Фрэнк бросил взгляд на часы. У него была назначена встреча за ленчем с президентом Первого мельбурнского банка. Но времени вполне хватало, чтобы отвезти материал в редакцию; он должен войти в дневной выпуск. Фрэнк был доволен получившимся репортажем и считал, что выпуск его газеты по продажам превзойдет остальные издания. Особенно если учесть, что отчет должен был появиться в сопровождении созданных воображением Айви иллюстраций, изображающих шайку Лангтри и позорную перестрелку у Гленроуан. Фрэнк не виделся с Айви две недели и вдруг подумал, что она, должно быть, скучает по нему и ей одиноко. Выходя за ворота тюрьмы и пожимая руку служащему, Фрэнк сказал себе, что обязательно должен увидеться с Айви, как бы ни складывался вечер.
Время его занимали не только газетные дела. Проснувшись однажды утром, он вдруг осознал, что ему ни много ни мало сорок три года. И этот факт заставил его призадуматься о будущем: о будущем Лизмора, «Таймс» и рода Даунз. Пора было жениться и обзаводиться семьей. Но подобная перспектива совсем его не прельщала. Он был счастлив с Айви раньше, и теперь ему было так же хорошо с ней. Если бы они могли и дальше сохранить все, как есть. Если бы он только мог жениться на ней. Но об этом не могло быть и речи. Для Фрэнка цель женитьбы состояла в рождении наследников, а он был уверен, что у Айви не может быть детей.
Стоило ему едва заметно намекнуть, что он в поисках жены, как приглашения посыпались, словно из рога изобилия: на ужин туда, на бал сюда, то на прием, то на праздник. Ему представлялось, что известие о том, что Фрэнк Даунз ищет жену, распространялось по Мельбурну, к.1к пожар в сухом лесу. Каждая мать, имеющая дочь на выданье, узнала, что на горизонте появился весьма завидный жених. Он называл это «эхом тамтама», когда его камердинер появлялся с очередным подносом, полным приглашений. Они шептались и перешептывались, устраивали заговоры, рассчитывала на удачу каждая мать, уважающая себя и умеющая распорядиться банковским счетом мужа.
И он принялся ходить по бесконечным праздникам, балам, обедам и ужинам, где надо было без конца улыбаться, пить плохое виски и проводить время в обществе невзрачных дочек и властных, дородных мамаш, которые спали и видели, как бы заполучить в зятья самого издателя «Таймс». Фрэнка суета эта утомляла, и бывали моменты, когда ему казалось, что игра не стоит свеч. Но потом он смотрел на только что возведенное десятиэтажное здание редакции, думал о растущем тираже газеты, об ухоженной усадьбе в Лизморе и пустых, нежилых комнатах особняка и говорил себе, что поступает правильно. К тому же это был его долг. Долг мужчины оставить после себя наследника.
