Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 119
Мать семейства начинала грустить. Вернее, это все ее тело, уже столько лет не принадлежащее ей безраздельно, вырабатывало сейчас гормоны радости, которые, не распробованные новыми детскими губами, не столкнувшиеся с встречным движением, теплом, запахами, сейчас начинали гнить в ней, как остатки задержавшегося последа. Это были все-таки роды, хоть и нетипичные роды, при которых собственное тело, оплетавшее плод цветущим пышным венцом, скукожилось; слегка вывернутое наизнанку, теперь немного кровило, а грудь уже ныла и покалывала, не обещая ничего хорошего.
– У меня есть для вас новость, – сказал ей врач, который, заступив утром на смену, смотрел ее и не хотел даже отвечать на вопрос, кто все-таки родился, ведь до УЗИ дело так и не дошло у нее.
В этот же момент в палату ворвалась медсестричка, взмахнула кулачками и, чуть не плача, сказала:
– Богдан Васильевич, там муж этой, – кивок на Валентину, – дебош устраивает, жену требует. А там начмед сейчас идти будет… Ну Богдан Васильевич, ну сделайте что-нибудь!
– Ну, холера чертова! – сказала мать семейства, резко села, спустила босые отекшие ноги на холодный линолеум, тяжело встала, чувствуя себя обелиском, который поднимают с помощью веревок, переждала, пока пройдет темнота в глазах, замерла, держась за спинку кровати.
Доктора что-то говорили тут рядом, под руку, но она не слышала их. Босиком, хватаясь за стены, но с ровной спиной, прямой шеей, по которой рассыпались посеревшие немытые волосы, отправилась в коридор.
Посещения больных гинекологического отделения были строго запрещены – там, где на прочих этажах лестничная клетка переходила в голубоватые вестибюли с потрепанными диванами, ковром, фикусом и телевизором, была возведена стена с узким зарешеченным окном и дверью с кодовым замком, как в парадном. Над дверью красными буквами через трафарет было написано «ГИНЕКОЛОГИЯ», а на самой двери, взятая в пластиковый файл и прикрепленная кнопками, красовалась распечатанная на офисном принтере табличка: «Посторонним вход строго запрещен!»
– Нельзя, нельзя! У нас посещения с трех до семи! – скакала перед дверью медсестричка. – Ну Богдан Васильевич, начмед же…
Изнутри стенка была покрашена белой краской, а снаружи – буро-бежевой. Лязгнул замок, протиснувшись мимо санитарок, Валентина, как была, босиком, в ночной рубашке, вышла на лестницу, к мужу, шатаясь и щурясь.
– О! Валя! Душа моя! Ты как?
– Так, зайдите в отделение, – прошипел врач, беря отца семейства за плечо и проталкивая впереди себя в дверь с дерматиновой обивкой и кодовым замком. – Нечего стоять тут. Вот тут стойте, прямо тут, и отсюда ни шагу!
– Живой он, Сережа, я чувствую: живет!
Они сидели в кабинете Богдана Васильевича по обе стороны простого советского фанерованного стола, заваленного папками с историями болезней.
– Дело вот какое, – начал врач. – Новости, в общем, две.
– Ну? – уставилась на него мать семейства, чувствуя, как со сладким покалыванием аж до подмышек грудь наливается молоком.
– Плод, выкидыш, ну, тот, что вы родили, – он живой. Я не буду давать никаких прогнозов, случай, в общем, экстраординарный, с таким не то что мы – мало кто в мире сталкивался, но не знаю, нужно ли оно вам, вот в чем вопрос.
– Нужно нам что?
– Дело в том, что выхаживание таких детей – глубоко недоношенных, вы сами понимаете, стоит очень дорого, до тысячи долларов в день. А то, что там мозг поражен и он нормальным не будет никогда, сами понимаете…
Мать и отец семейства дружно встали, разгладили одежду, она – халат, он – джинсы со следами машинного масла.
– Нам это не надо, хотите, я отказ напишу, – сказала Валентина и, шаркая тапочками, поплелась к двери.
Отец семейства виновато глянул через плечо и хрустнул скомканным полиэтиленовым пакетом, который держал в руках.
Находиться дольше в больнице мать семейства не видела особого смысла, тем более что оставленный на попечение старших сестер годовалый мальчишка беспрестанно плакал, к тому же покрылся непонятной аллергической коростой. Мало того, он умудрился выползти в общий коридор на этаже, миновать тяжелые металлические двери (дочка-второклассница именно в тот день ограничилась одним деликатным захлопыванием, так что собачка не защелкнулась и дверь поддалась даже рукам младенца). Мальчика поймали соседи между восьмым и девятым этажом, в метре от зияющей косой дыры в выбитом окне на лестничной клетке, – вымазанного известкой, пылью и табаком из наполовину съеденного сигаретного бычка.
Комиссия по делам несовершеннолетних нагрянула к ним в дом как раз тогда, когда мать семейства, уложив младших на дневной сон, выпила стакан пива. Она так ждала этого пива, еще с больницы, еще когда мебель двигала, хотя и не любила вообще алкоголь: кормила ведь постоянно и нужно было на круглосуточной вахте находиться с младшими детьми, но тяготы прошедших дней уж слишком сильно давили, и в холодильнике стояла эта одна бутылка, оставленная мужем для какого-то такого отчаянного случая. Ей было плохо, болел живот, и дверь она открыла согнувшись, обхватив себя руками, в грязном халате, с уставшей гримасой на лице и этим пивным, ужасным алкогольным запахом вокруг себя.
Три сурового вида женщины осмотрели квартиру с кое-как расставленной мебелью, как на складе, с сорванным карнизом в одной комнате и грудой вещей на полу в другой, с разбросанной постелью. Осмотрели оба холодильника, где оставалось еще немного копченой мойвы и пожелтевшие огурцы. Предложили сдать детей в интернат и потом сразу ушли, заглянув по дороге на лестничную клетку с выбитым стеклом.
И вечером, выпивая уже не пиво, а дешевый крымский портвейн, мать и отец семейства горько плакали.
Рано утром вызвали для разговора старшего сына, говорили, что ему «там будет лучше» и что это «временная мера, ты не думай». Он просто молча кивал.
Социальная служба прислала за детьми автобус – почти такой же, какой забрали у них в счет погашения кредита в банке, и за рулем сидел улыбчивый мужчина в клетчатой рубашке – почти такой же, как та тряпица, которой отец семейства протирал фары и зеркала.
«Мама, не надо, не делай этого», – сквозь слезы просили дочки. Но наземь никто не падал, чего так в глубине души опасались родители, спокойно сели и уехали, младшие махали из заднего окна, став коленями на сиденья, – их любимые места, последний ряд.
О самом младшем сыне тогда никто не думал. У него даже не было имени, и он продолжал жить.
Когда на город опускались ночи – осенние, каждая на минуту длиннее, чем предыдущая, и в жилых домах вдоль больничного проспекта все раньше зажигались окна, тысячи и тысячи окон, думал ли кто-то из продрогших прохожих, догадывался ли о чуде, скрывавшемся за одним из них? Мог ли кто-то предположить, что вершилось за тем одним особенным окном, в вытянутом белом, похожем на коробку от обуви больничном здании, мимо которого проезжали шесть рядов машин, отражаясь в нем кометными хвостами и северными сияниями?
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 119
