Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114
— Эй, Харитон, открывай ворота! Ты что там заснул, чё ли?! — закричал Ефрем Маркелович зычно, повелительно. Собаки во дворе, заслышав голос хозяина, залаяли пуще прежнего, завизжали от подобострастия, от преданности, коей измен не случалось. Хозяин платил за это щедрой кормежкой, лаской, свободой от цепей на целую ночь.
Как крылья большой птицы взмахнули створы ворот, распахнулись настежь, и открылся взору продолговатый двор: трехэтажный амбар с клетью, рубленая из толстых бревен конюшня, стойло для коров с печным подогревом, хлев с загоном для овец. А в самой глубине двора навес, забитый телегами, санями, кошевками. А за двором через открытую калитку виден огород, речка, у спуска к ней баня с трубой — баня «по-белому». Харитон — рослый мужик, с черной цыганской бородой, кинулся к лошадям, но хозяин остановил его:
— Перво-наперво, Харитоша, поклажу в дом снеси. Этот чемодан барина в «покой» на втором этаже, а эти ящики и коробка ко мне в «кабинетную». И потом скажи Устинье, пусть-ка баньку протопит, пропылились мы изрядно с Северьяном Архипычем.
— Все, все справим, Ефрем Маркелыч, — забормотал Харитон и, схватив длинными руками чемодан, ящики, коробки, заспешил в дом, покряхтывая от натуги.
А только не успел дойти до крыльца — навстречу сама Устинья — высокая, дородная женщина, с раскрасневшимся лицом, в цветастой кофте, в юбке с оборками, в фартуке со вшивкой по подолу. Харитон передал просьбу хозяина относительно бани.
— А я как знала, что вот-вот подъедет Маркелыч. Воду еще в обед в баню натаскала и каменку дровами заправила. — Устинья погремела коробком со спичками. Увидев с хозяином чужого человека, услужливо склонила голову: — Нет ли чего еще унести, Маркелыч?
— Сам захвачу. Баньку поскорей изготовь. А где ребятенки-то, Федотовна?
— А где ж им быть? В поле! Опять, видать, с учительшей бабочек ловят. Уж ее медом не корми, а дай погоняться за стрекозами, — со смешком сказала Федотовна.
— Ну и пусть себе! Кому забава, а кому и наука. — Ефрем Маркелович как-то значительно, с поощрением посмотрел в незакрытые ворота на широкую поляну, заросшую пожелтевшим уже разнотравьем, где гуляли его дети с учительницей. И Шубников понял этот взгляд, его смысл. «Вот и дети есть, и учительница при них. Уж не такие мы темные, хотя и живем в тайге». Так перевел сам для себя этот взгляд подрядчика Шубников.
— Мы первым делом окупнемся, Федотовна, а уж потом обед подавай.
— Дак ясное дело, Маркелыч! — воскликнула Федотовна и бойко заторопилась в калитку, к бане.
Пока происходил этот разговор, Шубников стоял возле тележки, приглядывался к людям, о которых он не имел ни малейшего представления. Да и о самом-то Белокопытове много ли он знал? Твердо только одно — живет в деревне. По договору с Макушиным строит на его благотворительные капиталы школы для крестьянских детей. Ну еще то, что умен, грамотен, любит книги, посещает сборища томских грамотеев у Макушина; нетороплив в движениях, сметлив; располагает к себе с первого взгляда, потому что отменно красив целомудренной, нетронутой еще годами красотой, как молодое дерево на холме, к которому тянется глазами каждый проезжий и прохожий.
Про себя Шубников пожалел, что прошло столько времени его службы у Макушина, а он ни разу не расспросил купца о Белокопытове. Да уж теперь было поздно жалеть об утраченной возможности, пора было идти в дом. Ефрем Маркелович стоял рядом, учтиво приглашал пройти вперед на отдельное крылечко широкооконной двухэтажной пристройки. Оказавшись в доме, Шубников не мог не удивиться. Все тут было на городской манер. Верх пристройки, куда провел его Ефрем Маркелович, делился на две комнаты. В первой — рукомойник, диван, стол с тумбами, стулья, полированные лаком. Во второй комнате — деревянная кровать, прикрытая белоснежным покрывалом, столик с лампой под абажуром, книжный шкаф со стеклянными створками. Чуть ли не во всю длину стены. Книг, правда, пока маловато, полки не полностью заполнены, но, видать, это дело будущего.
— Вот тут, Северьян Архипыч, и располагайся как дома. Никто тебя тут без надобности не потревожит, — сказал Белокопытов, видя что гостю очень понравилось его временное прибежище.
— А вид-то какой, вид, господи! — кинулся Шубников к окну, через которое виднелась река, берега, поросшие кедрачом, поля в редких перелесках и горизонт, подернутый позолотой по сине-голубому небу.
— Ну и хорошо, что тебе по нраву, Северьян Архипыч, — не скрывая радости, сказал Ефрем Маркелович. — Прибирайся пока, потом сходим в баньку и пообедаем или поужинаем чем бог послал.
Шубников, оставшись один, принялся открывать чемодан, щелкнул замками. Только взялся за пижаму, вдруг по стеклу окна промелькнула тень, будто птица пропорхнула в стремительном полете. Шубников выпрямился, чтоб посмотреть в окно, и застыл с поднятой рукой.
Перед домом был бугорок, посредине которого стоял обыкновенный столб в железных обручах и с веревками, спускавшимися от крестовины с самой макушки.
«Качель! “Исполином” у нас называется», — вспомнил свое детство Шубников.
Не сразу увидел он от кого выпала на стекло тень. У «Исполина» суетились человеческие фигуры. Две из них были детские, а одна женская. И дети, и женщина, вздев на себя длинные веревки, бегали вокруг столба, подскакивали, подобрав ноги, повисали на веревках. На женщине парусила юбка, развевались ее волосы, белели голые ноги. Она криком поторапливала детей, старалась их догнать, но, догоняя, придерживала себя.
Вдруг дети что-то заметили у дома, резко остановились, и Шубников услышал их возгласы:
— Тятенька приехал! Гостинцы привез!
Возможно, дети увидели в окне самого отца. Они кинулись через поляну, мимо колодца к дому. Это были два белобрысых мальчика с выгоревшими на солнце волосами, так похожих друг на друга, что Шубников не смог бы сразу различить их. Было им лет по восемь, может быть, чуть больше.
— Тихо! Тихо! Тятенька никуда не девается! — кричала вслед детям женщина, стараясь нагнать их.
Теперь Шубников увидел ее в полный рост. Она была высокая, гибкая, со светлыми, распущенными по плечам и спине волосами, в длинной синей юбке, в белой кофточке с короткими рукавами. По тому, как ловко бежала она, как раза два легко прыгнула через какие-то ямки, Шубников понял, что она не просто женщина, а девушка, должно быть учительница детей, та самая, о которой Федотовна сказала, что ее медом не корми, а дай погоняться за стрекозами.
Мальчики вскарабкались на забор и вмиг скрылись во дворе. А девица потопталась у того места, где ее подопечные скрылись, подошла к калитке и неспеша вошла в нее, прибирая рукой рассыпавшиеся волосы с плеч.
«Откуда ее сюда Бог принес?» — почему-то с сочувствием к ней подумал Шубников и пожалел, что не успел рассмотреть ее лица.
По дороге из Томска Ефрем Маркелович немало рассказывал Шубникову о своей жизни. Вот уже три года Белокопытов жил вдовцом. Жена умерла во время родов. Ждали оба дочку, а получилось — ни дочки, ни жены. Обе умерли друг за другом — дочка на седьмой день после рождения, жена — на двенадцатый после родов. Случилось и у ребенка, и у матери какое-то страшное воспаление, даже томские профессора, светилы в своем деле, не помогли.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 114
