Книга Жалитвослов - Валерий Вотрин

У Егупова много вопросов, но он решает подождать с ними, пока не придут на место. Постепенно тропинка оборачивается неширокой лесной дорогой со следами тележных колес. Будто обрадовавшись такому неожиданному подарку, дорога немного играет и водит их петлистыми извивами, а потом, точно заскучав, выкидывает в виду черных, украшенных безликими статуями ворот, за которыми виден большой парк. Постамент одной из статуй украшает дощечка: «Особый среднеобразовательный специализированный приют № 6.» Над воротами висит другая дощечка, видом посолиднее. «Специализированный интернат для особых детей», — гласит надпись на ней.

Валентина Андревна становится так, чтобы видеть лицо инспектора. Что он там ей ни говори, а он все-таки инспектор. Что она, психологов не видела? И даже если он говорит, что психолог, то при взгляде на их таблички все равно проявит себя инспектором. Ведь это она придумывала эти таблички и сама их приколачивала там, где они сейчас. Еще на прошлых проверках она заметила, как действуют они на министерских людей. Так действуют, что те сразу требуют их переделать, а уж почему так, ей было невдомек. Она в курсе, что их интернат в министерстве называют иначе, но как, она не помнит. Да и не интересно ей это. Просто, если начнет кричать да требовать переделки, значит, инспектор. Если нет — значит, стойкий. Катаньем будем его.

Егупову не терпится видеть детей. До этого он был всего в двух интернатах. Но то были не особые заведения, как этот, — обычные приюты. Этот особый, и у Егупова холодок пробегает по коже от особого же чувства, что здесь он найдет то, что ищет.

— А где дети? — спрашивает Егупов, пока они идут по дорожкам парка. Вокруг стоят огромные безлистые деревья, а между ними стоит тишина.

— Дети в лесу, — отвечает Валентина Андревна. Он невольно оглядывается, и она быстро взглядывает на него. — Они должны вот-вот возвратиться, — добавляет Валентина Андревна. — Пасутся, — отвечает на его молчаливый вопрос. — Вам в министерстве должны были сказать. Пищеблок наш давно закрыт. Мы выпасаем детей в лесу: там есть грибы, ягоды, мох съедобный. — Съедобный, съедобный, — заверяет она его в ответ на его нахмурившиеся брови. — Даже за границу хотят его отправлять, потому как такого у них там нет.

Про интернат Егупову в министерстве говорили. Теперь он его видит воочию. Здание, к которому они приблизились, тоще и желто, как ведомственный формуляр. Оно будто пряталось до времени за стволом одного из огромных деревьев парка, а сейчас выступило из-за него и заглядывает в глаза Егупову с тем выражением голодной укоризны, с каким ветхие здания смотрят на реставраторов, сворачивающих свои леса по причине нехватки бюджета. Еще Егупову, для которого все на этом свете имеет свое выражение, кажется, что здание интерната страдальчески морщится, будто сдерживая чих, его тусклые окна слезятся, дверь криворото зевает своим проемом. У него пропадает желание входить, — ему кажется вдруг, что он станет той соринкой, от которой старый дом оглушительно чихнет и развалится.

— А вот и наши дети, — говорит за его спиной ровный мягкий голос Валентины Андревны.

Дети возвращаются из лесу.

— Они выглядят счастливыми, — снова за его спиной ее голос.

Бегут к интернату, звонко перекрикиваясь, ничего нельзя разобрать из их слов.

— Они вам понравятся, — в ее голосе ни капли сомнения.

Первые уже достигли ее, запрыгали вокруг, следом подбегают другие, и вот вокруг нее столпотворение, маленькие человечки в одинаковой синей форме кишат у ее ног с одинаковыми улыбками на лицах, звонко кричат, прыгают, Егупова не замечают. Внезапно раздается резкий, почти писклявый крик:

— Косой!

Взрыв хохота, на него указывают пальцами, подхватывают обидное прозвище, она пытается их урезонить, бесполезно. Инспектор, видимо, смущен, его глаза съезжаются к переносице еще больше, что только добавляет веселья, дети совсем разошлись. Он ставит свой маленький чемоданчик на землю и делает шаг к детям. Страшное его лицо искажается, обнажаются зубы, на них невозможно смотреть.

— Я Бармалей, — тихо, но отчетливо произносит Егупов.

Дети издают дружный вопль ужаса, их глаза расширяются, но блаженная улыбка странным образом не исчезает с их побледневших лиц. Потом, точно по команде, они разбегаются, вот уже никого не осталось. Егупов и Валентина Андревна встречаются взглядами.

— Пойдемте, — говорит Валентина Андревна, в ее голосе слышно удовлетворение. — У меня в кабинете тише, мы сможем спокойно поговорить.

В кабинете Валентина Андревна спрашивает Егупова:

— На сколько вы к нам?

Прежде чем ответить, Егупов оглядывает кабинет. Он больше похож на врачебный: все белое, у стены обтянутая клеенкой кушетка. Стоит даже стеклянный шкаф с лекарствами. Кабинет в свою очередь смотрит на Егупова, смотрит недоверчиво.

— До завтрашнего утра, — говорит Егупов и задает вопрос: — Сколько у вас детей?

— Количество постоянно меняется, — отвечает Валентина Андревна.

— Вы тут и врачом? — задает вопрос Егупов.

— И врачом, — отвечает Валентина Андревна, — и воспитателем, и директором. Вам в министерстве не говорили?

— А в среднем? — спрашивает Егупов. — Просто на заметку.

Валентина Андревна барабанит пальцами по столу.

— Это не простой интернат, Станислав Петрович, — отвечает она. — Они — гадкие утята.

— И из гадкого утенка может получиться прекрасный селезень, — говорит Егупов.

— Они трудные дети, — ровно произносит Валентина Андревна, и звучит это как приговор. — Они не слушались своих пап и мам. Гримасничали. Вам это должно быть известно, как никому другому. Если уж вы инспектируете наш интернат…

— Я не инспектор, — говорит Егупов. — Я приехал посмотреть ваших детей.

— Если вы приехали излечить наших детей… — говорит Валентина Андревна.

— Я приехал не излечить их, — говорит Егупов, — а посмотреть. Понаблюдать за их гримасами.

Валентину Андревну передергивает.

— Знаете, Станислав Петрович, — говорит Валентина Андревна, — я здесь работаю уже девять лет. Всякого насмотрелась. Ничего интересного в их гримасах нет. Нет и нет! — отвечает Валентина Андревна запальчиво на его молчаливый вопрос. — Они упрямые, непослушные дети. Мы проводим им комплекс специальных процедур, чтобы они избавились от своих гримас, выгуливаем в лесу, — природа, знаете, все лечит, — водим на речку. Ни капли благодарности, Станислав Петрович, не получаем мы взамен. Одни гримасы, еще страшнее прежних.

— Они строят вам рожи? — спрашивает Егупов.

— Ого-го какие рожи, Станислав Петрович! — отвечает Валентина Андревна. — Вы таких и во сне не видали.

— А обычно? — спрашивает Егупов. — Какие у них гримасы, когда они думают, что вы на них не смотрите?

Валентина Андревна постепенно успокаивается.