Все это было занимательно и наполняло душу сочувствием к политикам, которым нет преград ни в одной стихии, но слабо отвечало моим не слишком требовательным запросам. Потому что Магдиев публичным политиком не был сроду, а маршрут комсомол — ТЭК — правительство — президентство редко проходит мимо камер, фиксирующих дурачества. Просто забавных фоток, на которых Танчик смотрел сычом или верблюдом (через верхнюю губу), было полно, но убедительной пары к ним борисовские фотографы почему-то не подобрали. А с раскованностью, которую Роман Юрьич демонстрировал до сих пор, Танбулат Каримович покончил, похоже, еще в беззаботной юности.
Тут я вспомнил детский снимок Магдиева из написанной к его сорокапятилетию книжки «Шаги по родной земле» — будущий президент Татарстана летел на раздолбанном велосипеде по аутентичной улице Лениногорска. На крайняк можно поставить это фото, а рядышком — менее раритетного Борисова на велосипеде тож. Текстовка под стык придумывалась без проблем. Но красоты и совершенства в таком решении не было. Даже в нынешнем настроении мириться с этим я не мог, потому решил поискать велосипедный вариант Борисова, менее контрастирующий с изображением его далекого татарского ровесника. И почти сразу рявкнул:
— Есть!
Это был не велосипедный снимок. Это был фрагмент групповой, судя по всему, фотографии, которых полно было и у меня со времен пионер лагерного детства: двенадцатилетний примерно Роман Юрьевич Борисов, слегка размытый из-за сильного увеличения при кадрировании, но вполне узнаваемый, стоял весь такой летний, в куцых шортах и футболке с мордой львенка из фильма (зато при пионерском галстуке) и беззаботно смеялся. Удача пряталась не во львенке и даже не в шортах, прости господи, а в руке, обнимавшей пионера Борисова за плечо. Очень похожий снимок я видел в «Шагах по родной земле». Одна из фотографий Магдиева там почти такая же, пионерлагерная: юный Танбулат стоял в обнимочку с невидимым приятелем и улыбался.
Бравурно бормоча, я выбрался из-за стола и полез на полку за магдиевской книгой. На законном месте ее, как всегда, не оказалось: она спряталась под стопкой старых исписанных ежедневников, которые я никак не мог решиться выкинуть и под которые я точно ничего и никогда не клал. На такие парадоксы я давно привык не отвлекаться, потому решительно выдернул книжку на волю и шагнул к столу, на ходу раскрывая подарочное издание.
Шаг по родной земле мне удался не слишком: едва найдя нужную страницу, я застыл, так и не достигнув кресла и лихорадочно соображая, что же такое происходит на белом свете. Помотал головой, добрался до кресла, сделал вдох-выдох и аккуратно глянул сначала в книгу, потом на экран. Потом поднес книгу к экрану.
Ничего не изменилось. На одном снимке, подписанном «Летний лагерь, Евпатория, 1974 год», смеялся тощий светловолосый мальчик в футболке с рисунком львенка, рукава и подол которой оторочены темной полоской — видимо, красной или синей. Левая рука срезана краем снимка, который срезал и того, кто клетчатой рукой обнимал приятеля за плечи. На другой фотографии, с пояснением «Отдых у моря: пионерлагерь „Юный ленинец“, 1974 год», улыбался крепкий темноволосый мальчик в клетчатой ковбойке и мешковатых штанах (и в пионерском галстуке — куда уж в «Юном ленинце» без него). Правая рука у него была срезана при кадрировании снимка, но обнимавшую его руку с рукавчиком футболки, отчеркнутой неширокой тесьмой, ретушер не тронул. И правильно сделал.
Ни один нормальный человек не додумался бы приложить друг к другу снимки двух абсолютно чуждых, даже враждебных людей, чтобы обнаружить, что Роман Борисов и Танбулат Магдиев были не только ровесниками и не только известными всему миру недоброжелателями, умудрившимися так ни разу в жизни и не пообщаться. Они были приятелями — а судя по снимку, и друзьями — с почти сорокалетним стажем. И если подумать, стаж все это время мог и не прерываться.
3
Тут Волк Ларсев снова показал свою чудовищную силу.
Джек Лондон
КАЗАНЬ. 14 АВГУСТА
— Я тебе честно сказать хочу. Долгов мне уже вот где. Вечно жопой крутит. И нашим, и вашим, — горячо сообщил Магдиев, вдруг принявший близко к сердцу мою неосторожную жалобу на жизнь.
— Не, ну что значит «вечно»? — сказал я, малость опешив и пытаясь быстро подобрать нужные слова.
— Опять же, достали эти shimbalar[25], а тут есть возможность толкового человека поставить на толковое место. Тебе самому не надоело в эти подсвисты играть? Неинтересная же газета.
Я дернул плечом и набрал в легкие воздуха. Там этот воздух и сгинул: Магдиева было не остановить.
— Неинтересная, я тебе говорю. Авторы сильные, идеи вроде ничего. А получается тоска. И знаешь, почему? Потому что не родной человек делает. Я так считаю: если ты живешь в Казани, делай казанскую газету. Если в Москве — московскую. Но тут странно получается. Если ты в Москве продвигаешь казанские новости и казанские взгляды, ты будешь выглядеть, tege, как дурак. Зато в Казани можно хоть московские, хоть тель-авивские, хоть вашингтонские взгляды двигать. Я и не спорю, ты знаешь, я в этом плане за полную свободу. Но ведь должна быть и татарская правда. И кто ее должен нести? Русский, что ли? Или немец? Татарин должен. Не хочешь на место Долгова — без проблем. Свою газету издавай. Нормальную. Дела-то интересные только начинаются. Как тебе идея?
— Знаете, Танбулат Каримович, — сказал я, подумав. — Я сейчас скажу, как. Только издалека, ладно? Я еще совсем зеленый был. В смысле, молодой. И меня пригласил один средненький такой начальник из МВЭС. Может, вы его даже знаете, а может, и нет — он потом делся куда-то, еще до министерства. Вот, пригласил он меня вечером для беседы по очень важному поводу, касающемуся национальных интересов республики. Я, с одной стороны, дурак еще был, с другой — все равно осторожный. Попытался выспросить поподробнее. Он там буквально за полминуты меня загрузил, как бульдозер телегами, про то, что типа есть такой клуб национально мыслящих чиновников и предпринимателей, заинтересованных в том, чтобы татары не жрали друг друга с этим самым, а продвигали — ну, типа как евреи или кавказцы. Тогда всякие национальные моменты были модными и актуальными, а я всегда остро это дело чувствовал. А с другой стороны, решил, что клуб может стать хорошей темой, в случае чего. С Долговым посоветовался. Тот прихерел, пожал плечами и сказал: «Хочешь, на хер его пошли, хочешь — езжай». Я поехал. Этот дятел адрес дал на парке Горького, в высотке, где сейчас внизу магазин «Меридиан». Я приперся, думаю, там сидят банкиры и вице-премьеры, толстые, в сумраке и с сигарами, и решают, как им с помощью контрабанды мазута в Прибалтику побольше суверенитета проглотить. А там однокомнатная квартира без мебели — диван, кресло, телефонный аппарат на полу, и орел этот ходит. Потом тык-мык — минут пятнадцать разговор дебильный был: я его вежливо про клуб да про планы, он все за жизнь и про то, как важно нам, представителям великого, но несчастного народа, друг друга поддерживать под натиском marjalar[26]и shimbalar, как вот я похож на честного человека и как у меня глаза блестят. Вот так посидели, он чаю налил, гадостного такого — я ж не пью, — и я все не врублюсь, чего он вола вертит. Спрашиваю, а чего клуб-то? Он понес, что сегодня не получилось, да надо посоветоваться, да давай попозже. Я говорю: ну до свидания тогда. А он обрадовался, вскочил, руку жмет, пока, говорит.
