Они оба смотрели на меня, будто я мог как-то совладать с ситуацией.
— Он меня не слушается. Пусть спит.
— Да он просто спектакль устраивает. На самом деле ему хочется пойти, только он не желает в этом признаться.
Том вышел из машины и открыл заднюю дверцу. Сорвал лыжную шапку с головы Джонни. Волосы мальчишки встали дыбом от статического электричества.
— Какого хрена?!
— Том, — сказал я, — это сумасшествие какое-то. Мы же ему не родители. Он может делать что хочет.
Том выглядел немного обескураженным.
— Джордан, с ним же ничего плохого не случится, если он часок там посидит.
— Я не хочу оказаться там единственным мальчишкой.
— Ты и не будешь.
— Я думал, это церковь для геев.
— У геев могут быть дети.
— Том, дружище, мне неприятно сообщать тебе эту новость, но у вас с Джорданом детей не будет, как бы вы ни старались.
— Том, давай уже войдем в церковь. Ему и здесь хорошо.
Я вылез из машины и зашагал к церкви.
— А тогда с чего это вдруг он захотел с нами поехать?
— Ему просто не хотелось одному оставаться.
Мы вошли в дверь, и на нас налетел человек в кожаном жилете и с пышными усами.
— Том! Кто это?
— Это Джордан. Мой…
Его кто?
— Мой новый лучший друг.
— Джордан, добро пожаловать в нашу церковь!
Усатый меня крепко обнял, в чем не было ничего необычного, потому что другие тоже обнимались, здороваясь, но этот тип прошептал мне в ухо: «Надеюсь, ты обретешь здесь покой и любовь, какие желал тебе Господь», в то же время сжимая рукой мою задницу.
Когда он отошел, я сказал Тому:
— Слушай, он меня облапал.
— Да нет, что ты!
— А я говорю тебе — облапал.
Церковь внутри походила на зал для игры в бинго[100]или на центр собраний представителей старшего поколения. Невыразительное место с провисшим потолком, плохим освещением и кофейными пятнами на ковре. Цветная гамма напомнила мне вестибюль «Малибу-Инн»: багровые тона на бежевом фоне с добавлением темно-зеленого с желтоватым отливом. Кто-то из геев украсил стены трафаретом из виноградных гроздьев. Все это произвело на меня гнетущее впечатление. Я понимаю: с чего бы это парню, живущему в фургоне, называть что бы то ни было обшарпанным? Но так оно и было.
Том махал рукой многим из присутствующих, и они подходили поздороваться — обнять его и пожать руку мне.
— У тебя много друзей, — заметил я.
— А что в этом может быть дурного?
Бессмысленно спорить с тем, кто так логичен. И все же казалось, что он знаком абсолютно со всеми — с болтливой лесбиянкой в подтяжках «Хелло, Китти», с парнем-диабетиком в инвалидной коляске, с мальчишкой, немногим старше Джонни, у которого в брови красовалась английская булавка. Звали его Лоренс; всего две недели назад эта маленькая церковь помогла ему выбраться с улицы.
— Отчасти благодаря Тому, — пробормотал он застенчиво.
Том утверждал, что он ничего особенного не сделал:
— Все, что я сделал, — это взял и позвонил по телефону. А работу ты сам получил.
Взволнованное лицо Лоренса пошло пятнами, и на нем можно было видеть все — прыщи, реденькую растительность и застарелую обиду. Он собрал все свое мужество, чтобы сказать мне:
— Тебе здорово повезло, друг.
Когда началась служба, пастор спросил, есть ли в церкви кто-нибудь, кого следует особо представить.
— Том! Пожалуйста, не надо.
Но было слишком поздно. Том уже поднялся на ноги и сообщил, что он здесь со мной.
Все собравшиеся — а их было человек семьдесят пять — стали говорить: «Привет, Джордан!», или «Добро пожаловать, Джордан!», или «Аминь!».
— Джордан, — произнес Том сквозь зубы, — встань!
Я поднялся на ноги и слегка помахал всем рукой. Каждый помахал мне в ответ, а некоторые даже зааплодировали, вроде я и вправду сделал что-то существенное. А я же всегда не терпел подобострастия, разве нет?
Были тут и другие гости — чья-то мать, приехавшая из Фресно, чей-то друг из Альбукерка. Все приветствовали их взмахами рук, возгласами «Привет!», и ничего такого в этом не было. И правда, какой смысл приходить в смущение? Как любит говорить Том, это просто жизнь.
— Прежде чем мы начнем, — произнес пастор Уолтер, — не хочет ли кто-нибудь воздать хвалу, поделившись ею со всеми нами?
Маленькая худая женщина в плотном джинсовом костюме вскочила на ноги и сказала:
— Да, спасибо.
К поясу у нее был прикреплен большой, давно устаревший мобильник, на пряжке виднелись слова «Крутая баба», а в обоих ушах по слуховому аппарату.
— Как известно многим из вас, Расти на этой неделе перенес операцию и, слава богу, все прошло просто прекрасно. Он вернулся домой уже на следующий день, и я смогла вынуть дренаж уже через четыре дня, хотя ветеринар сказал мне, что это потребует неделю.
Она еще некоторое время рассказывала о состоянии Расти, и многие из присутствующих произносили «аминь!», а некоторые поднимали руки, словно откуда-то сверху за них тянули невидимые нити.
Еще двое-трое присутствовавших поделились своей хвалой: благополучные результаты медицинского обследования, возвращение ушедшего из дому ребенка, новая работа: обычные дела, настолько привычные, что порой забываешь, что эти события определяют нашу жизнь. Это привело мне на память слова, что я как-то прочел на рекламном щите: «То, как мы проводим свои дни, и есть, разумеется, то, как мы проводим свою жизнь». Так что же это — религия или просто мудрость?
— А теперь пусть каждый из нас подумает несколько минут об обретенных им или ею счастливых дарах.
Вот тут рука Тома и обняла меня. Пастор завершил минуты молчания, заявив:
— Сам я хочу возблагодарить Господа за то, что у нас есть теперь новый, второй туалет! Братья и Сестры! Он наконец закончен! — Новый взрыв аплодисментов и возгласов «аминь!» — Больше нам не придется делить единственный туалет на сотню желающих!
Если вам давно не приходилось посещать церковь, вы, скорее всего, забыли, как много там говорят о повседневных делах — о церковном бюллетене, о выборах церковного совета, о ежедневных занятиях с детьми, пока родители на работе… Думаю, в этом есть большой смысл. Вероятно, именно поэтому множество людей туда и ходят — это организует, создает общность, чувство принадлежности, дает возможность чем-то заняться. Многие из присутствовавших в церкви выглядели людьми, которым трудно было вписаться: слепая лесбиянка; транссексуал двухметрового роста; волосатый страхолюдина, изможденный СПИДом; да и этот парнишка, Лоренс. И, словно прочитав мои мысли, пастор сказал:
