– Приглаженный перевод Джеральдин…
– Ну что за терминология?! Ты имеешь в виду «отредактированный»?
– Отредактированный перевод Джеральдин… не знаю, более энергичный, более… Понимаю, звучит ужасно, но он занятней.
– Версия профессора Галана уныла, безлика и скучна, – отрезал Пруст. – У Джеральдин Бретерик… Иногда даже кажется, что она пытается нас рассмешить.
– Понимаю, что вы хотите сказать, сэр.
– Зачем она это сделала? Как считаешь?
– А что думают Саймон и Сэм? – Чарли предпочла бы увильнуть от ответа.
– Что миссис Бретерик была слишком милой, доброй и наивной, чтобы позволить Энкарне Оливар предстать чудовищем, каковым та, безусловно, и являлась. Ты не согласна?
– Я не уверена…
– Выкладывай, сержант.
Чарли вспомнила открытки Бретериков, подписанные так формально, так… вежливо. Тяжело, наверное, всегда быть вежливой с мужем, как бы ты его ни любила. Она думала о Люси Бретерик, о том, как нелегко было Джеральдин оставаться идеальной матерью, зная, что ее обожаемая дочка от идеала весьма далека, что она может причинять боль другим детям.
Твоя мама не любит тебя, Эми.
– Возможно, Джеральдин, пусть и совсем немного, симпатизировала Энкарне, понимала ее, – сказала Чарли. – Разделяла ее чувства. Если понимаешь кого-то, если сама иногда так же себя чувствуешь… неизбежно постараешься представить человека в лучшем свете.
А не рассказать ли Прусту и остальное? Будучи мужчиной, он наверняка не воспримет это всерьез.
– Возможно, Джеральдин до смерти надоело – простите, неудачные слова, – надоело быть идеальной женой и матерью. Она помогала Джонатану Хэю с его несуществующим судом, а заодно создавала при переводе дневника… своего рода альтер эго. Мне кажется, ей нравилось хотя бы в чужом дневнике стать дурной, рассказать о том, о чем от своего имени она рассказать не решалась.
Лицо Пруста помрачнело.
– Ты же не считаешь, что Джеральдин Бретерик относилась к детям так же, как Энкарна Оливар?
– Нет, конечно. Но может, иногда, очень редко, она чувствовала себя сходно и…
– И что, сержант? Давай выкладывай.
– Вы никогда не признавались себе, что чувствуете то, чего чувствовать не должны? И что вам эти неположенные чувства нравятся?
– Нет, – нетерпеливо отрезал Пруст. – И давай не увлекаться психоанализом. У нас есть результат. Это главное.
– Да, сэр.
Чарли была уже в дверях, когда Пруст пробормотал:
– Моя жена с тобой согласна. Насчет дневника, насчет Джеральдин…
– Согласна?
– Неудивительно, что женщины по-прежнему добиваются меньшего, чем мужчины, коли у вас мозги так устроены. Еще Лиззи сказала, что я должен тебя поздравить. Поздравляю, сержант.
Чарли чуть не рассмеялась: она ни разу не видела Пруста таким надуто-сердитым.
– С чем, сэр?
– Тебя и Уотерхауса. С вашей грядущей свадьбой.
Пруст постукивал ногтем по кружке. Судя по всему, он хотел поскорее свернуть разговор, и в своем желании не был одинок.
Чарли почувствовала, как у нее отвисает челюсть.
– Сэр… Это не совсем…
Снеговик поднял руку:
– Меня не интересует процесс, сержант. Только результат. Наверняка у тебя есть свои причины – эмоционального характера причины – для этого решения. – Он сокрушенно покачал головой. – Раз уж ты моего мнения не спросила, я и не буду его высказывать.
Что Чарли могла ответить? Ничего. А потому она сбежала, вне себя от бешенства. Скотина Саймон, тупой, самовлюбленный… псих! Он доложил Прусту, что они женятся? На что он, черт возьми, рассчитывал?
