приходится разговаривать. Я вашего лица не вижу, и чувство такое, будто солнце с неба прибрали.
– Ну, ты все же не преувеличивай. Хотя, не скрою, сравнение мне льстит. Я – и солнце! Приятно, черт подери. Нам надо больше солнца, везде и во всем, вот мой девиз. Но ты излагай свое наблюдение, я слушаю, слушаю. Что ты хотела сказать?
И он снова погрузил пальцы во внутренности Арины Родионовны, коснулся ее струн. Так, во всяком случае, ей показалось. Она отозвалась, зазвучала.
– Да нет, я просто... Ой, щекотно! Я, волшебник, просто подумала. Вот Борис, Борька, ваш внук... Вы как к нему относитесь?
Вопрос был настолько странным, что Василий Павлович вновь отвлекся от ремонта.
– Что ты хочешь от меня услышать? – спросил он удивленно. – Он мой внук, наследник, моя надежда, и я его люблю. И как артист, кстати, он чрезвычайно талантлив. Молод еще, отвлекается на разные пустяки, но это пройдет. Ну, конечно, пустяки – это с нашей с тобой точки зрения. Она, кстати, вполне может быть ошибочной. А для него все, чем он занимается, очень важно. Короче говоря, он сам должен это понять, что ему важно, что нет, Испытать, попробовать, а не с чужих слов узнать. А ты почему спрашиваешь?
– А вы знаете, хозяин, что Борис, ваша надежда и один из ведущих артистов, хочет уйти из театра? – вопросом ответила кукла.
– Куда уйти? Почему уйти? – возбудился Василий Павлович. Он вскочил на ноги и в беспокойстве заметался по фойе перед няниным углом. – С чего ты взяла такое? – спрашивал он на бегу, беспорядочно размахивая руками и так же невпопад хватаясь за голову. – Откуда сведения?
– Вообще-то, у меня свои источники, которым я доверяю, – отвечала Арина Родионовна весьма сдержанно. – Он же музыкант у вас? У нас. Во всяком случае, себя он считает музыкантом. Вот. Решил наш Бориска снова музыкой заняться. Опять хочет Бармалеем стать.
– Так он и не переставал им быть никогда! Бармалеем-то.
– Не знаю, – сказала старушка уклончиво. – Только я слышала, что он опять что-то сочиняет, да еще музыкантов в ансамблю себе набирает. Вот ведь как. Я это к тому, что ежели он уйдет, кто спектакли с нами играть будет? Замену ему искать придется. И срочно! Да-а... Ай, да Борька! Ай, да дедов внук!
– Погоди ты, причитать! – оборвал ее Василий Павлович, довольно резко. – Ишь, замена ей нужна! Сорока на хвосте тебе все это принесла, сведения твои? Разберемся! – Он вернулся к ремонту. Долго и сосредоточенно сопел, потом спросил хмуро: – Ну, что у нас еще плохого? Говори уж все сразу.
– Почему плохого? Почему плохого? – залопотала бабуся. – Не плохого, но разного. Жизнь, она всегда всякая-разная, и при этом – одновременно. В ней и хорошего, и плохого намешано, иногда и не разберешься, что есть что.
– Ну, например? О чем ты опять?
– Например, Марфутка, Снегурочка наша...
– С ней-то что? С ней, надеюсь, все в порядке?
– Дык, как сказать-то! И опять же, смотря для чего.
Кукольник с грохотом бросил обратно в ящик с инструментом отвертку, за которую было взялся.
– Господи! – вскричал он в тревоге. – Что с ней случилось?!
– Что и должно было случиться с молодой женой. Понесла она, хозяин. Радуйся, дважды дедом будешь.
– Погоди, погоди, погоди!
Василий Павлович снова вскочил на ноги и в еще большем возбуждении заметался по залу.
– Так, так, так! – стрелял он скороговоркой. – Так, так, так! Это что же получается? Прадед? Прадед! Хм. А ведь это звучит. Звучит!
Он остановился перед Ариной Родионовной.
– Откуда узнала? – спросил строго, спрятав безудержную улыбку в бороду.
– Так я вам и сказала! – проявила няня здравомыслие и скрытность. – Хозяин, какая вам разница, откуда я что знаю? Главное, что знаю! И что с вами делюсь.
– Да-да-да, да-да-да! – быстро, скороговоркой согласился кукольник. – В конечном итоге, это не так важно. Но, конечно, когда все это случится... А когда это случится?
– Уже скоро.
– Надо же! А я ничего не замечал!
– Так и я о том, что кожный должен своими делами заниматься. Вы вот, кукол делать, кто-то живых младенцев рожать, а кто-то за всем смотреть.
– Ишь, как ты ловко все завернула! – засмеялся Василий Павлович, снова берясь за инструменты. Он просветлел лицом и широко улыбался, а от былой нахмуренности не осталось и следа. – Конечно, новые обстоятельства, новый внучек...
– Или внучка!
– Или внучка, еще лучше, – добавят нам хлопот. Но мы обязательно справимся! Что-нибудь придумаем, и справимся. Счастья, как ты, старая, знаешь, много не бывает, так что не будем на него роптать. Главное, чтобы Раиса Петровна, куколка моя ненаглядная, не хворала, чтобы все были здоровы, и все у нас получится. И спектакль новый, и все, все, все! Что ты, кстати, о новом спектакле думаешь? «Бармалей и Снегурочка»! А? Звучит? Как, по-твоему, публике зайдет? Понравится?
– Конечно, милай! Разве может такой спектакль кому-то не понравиться? Это, как теперь говорят, бомба! Одно плохо, мне в нем роли не нашлось.
– Ну, да, пока не нашлось. А кого ты могла бы там сыграть? Кикимору? Бабу Ягу? Может, анчутку?
– Только не анчутку! А вот бабу!.. Я же баба?
– В общем и целом!
– Вот, я баба. Но вы еще не знаете, какой я могу быть Ягой! О, какой Ягой я могу быть! И со словами роль осилю, вы давно могли оценить мой разговорный русский. Я не какая-нибудь тильда, или там бибабо. Я – живая, и я актриса!
– Да, Господь, няня, с тобой! Я и не спорю, – засмеялся Василий Павлович. – Надо, конечно, подумать. И, знаешь, время еще есть, что-нибудь обязательно придумается. Тем более, ты и сама о себе забыть не дашь. А что ты скажешь про Злозвона? Правда, ведь, что с настоящей маротой он просто гениален?
– Уж больно страшен! – выдохнула няня с непритворным ужасом в потолок. – Ажник сердце в груди заходится от жути. Когда эти глаза сначала на палке той загораются, а потом и у него...
– Да! И это прекрасно. Публика любит, когда ее пугают. И, конечно, она любит, когда в сказке счастливый конец, когда правда
