пожара сделало собственное изнуренное жизненное пространство невосприимчивым к огню с чужбины. В то время как на казавшихся безопасными пространствах, таких, как Испания, он действовал разрушительно, Германия сумела растоптать ливень искр и рядом с плугом, который проложил борозды, снова обнажить меч, чтобы защитить пахаря.
В таком свете должен немец видеть проблему своего подхода к новой «вспашке», к выжиманию максимума возможного из своей искалеченной и урезанной земли, исходя из чувства, что он должен соединить кровь и почву[984] в такое нерасторжимое единство, что любому должна стать ясной невозможность новых грабительских захватов на этой земле, как нечто такое, что обойдется любому захватчику дороже, чем мог бы принести ценного каждый успех. Это – создание сил косности, которые из германской земли, из конгломерата государств первой Священной Римской империи германской нации, из чисто государственно-политически связанной, мелкомасштабной Второй германской империи[985] заставили ныне выковать и закалить такой народно-политический стальной блок, от которого нельзя больше ничего отторгнуть без того, чтобы весь блок не обрушился на голову покушающегося. Быть может, столь нежелательное превращение государства, некогда принимавшегося за географическое понятие, покажется злонамеренному соседу переворотом. Но он сам подтолкнул к такому блоку.
Переворот в отношении беззащитного в прошлом состояния Центральной Европы неминуем; столь же неминуем, как предрасположенность Индии к перемене состояний, которые существовали еще перед первой мировой войной; столь же неминуем, как осознание того, что неблагоразумно управлять даже китайским кули с помощью палки или оскорблять японскую расовую гордость и делать многое другое, что некогда спокойно творили старые колониальные державы, пока мир по их собственной вине не оказался во многих местах в состоянии «вспашки».
Однако в таких случаях вина повсюду лежит на том, кто добивается невозможного – «сидеть на штыках» – единственное, чего (как учил Францию один из ее самых великих государственных мужей, Талейран[986]) с ними нельзя делать, – а потому и не следует делать. Иначе «вспашка» штыками, используемыми вовсе не «для сидения», лишь намечает борозды по пару, которые, охраняемые только оружием и видимостью прежнего, устаревшего права, вызывают у устремленного в будущее попечителя земли, пахаря, искушение как неиспользуемое поле. Маршал Фош был, конечно, другом статус-кво – но эта мысль заставляет его переворачиваться в гробу. Ныне вопреки издевке, с которой ушедший из жизни лидер союзных войск переливал эту мысль, выступает Советский Союз – правозащитник в Лиге Наций; и против всех санкций немецкая стража вновь стоит на Рейне[987] и Дунае, а Италия – на артериях Британской империи со стремлением к колонизации, которое никто более не остановит. «Вспашки» без вооруженного столкновения произошли в центре Европы вопреки сдерживающей руке, их защита на бумаге, обещанная Версалем, Женевой и выдвигавшаяся где-либо еще против нарождающейся жизни, пошла ко дну.
Следовательно, там, где в центре наполненной жизнью мировой истории части Света на наших глазах совершилась «вспашка» стомиллионного народа на жалком пространстве оставленной ему земли, которая, вероятно, только со временем достигнет по своему значению восточноазиатской и индийской «вспашки», – там она развернулась, преодолевая множественные препятствия, вопреки мощи хранителей косности; в образцовом порядке, взвешивая, что должно быть перепахано, какие при этом опасность, горе, нужда неминуемы. И сегодня пахарь вновь поднимает зябь, держа в руке им же самим выкованное оружие. Это, конечно, мешает ему трудиться, ведь он не может работать обеими руками, со всей присущей ему энергией, а должен быть начеку по отношению ко всем силам, которые препятствуют этому.
Однако из этого принуждения произрастает его право и долг тщательно наблюдать за всеми местами в мире, где обычно еще совершается «вспашка» к худу или добру, уметь на заброшенном поле вырастить пшеницу или отобрать добрые семена для посева. Такое право и такой долг стали стимулом к написанию этой книги, которая начинается темой столкновения с силами косности, упорствующими любой ценой, их неизменной вины в отношении любого обновления и любого роста, любого народного посева и выращивания народной поросли.
Континентальный блок[988]: Центральная Европа—Евразия—Япония
Karl Haushofer
DER KONTINENTALBLOCK MITTELEUROPA—EURASIEN—JAPAN
(Kriegsschriften der Reichsstudentenfuhrens 2. Auflalage. Munchen, 1941)
Континентальное строительство. Континентальная политика
Самым крупным и самым важным поворотом в современной мировой политике, несомненно, является формирование мощного континентального блока, охватывающего Европу, Северную и Восточную Азию.
Однако все такие значительные образования и структуры не возникают готовыми из головы какого-нибудь великого государственного мужа, подобно знаменитой греческой богине войны в ее величаво-одухотворенном образе[989]а. Сведущий человек знает, что создание подобных образований – процесс длительный. С удовольствием признаюсь молодым коллегам-географам, что я, пожалуй, больше чем кто-либо из старших представителей географической науки обязан привести свидетельства по поводу становления новой, евро-азиатской континентальной политики. Ибо на первых порах это были приятные случайности, а позже – целеустремленный поиск политических связей, заставлявший меня иногда присматриваться к тому, как оформлялись они в кузнице судеб, и то тут, то там принимать скромное полезное участие.
Прежде всего я хочу сделать достоянием каждого принцип геополитики, доносящийся к нам из седых времен становления Римского государства: «Fas est ab hoste doceri »[990].
При возникновении важных политических образований противник часто уже на ранних этапах инстинктивно чувствует грозящую ему опасность, проявляя тонкое чутье на расстоянии, которое выдающийся японский социолог Уэхара приписывает всему своему народу Подобное национальное своеобразие весьма ценно. Всякий изумится, узнав, что первыми, кто увидел забрезжившую угрозу такого континентального блока для англосаксонского мирового господства, были авторитетные англичане и американцы, в то время как мы сами, даже во Второй империи, еще долго не имели представления о том, какие возможности могли бы возникнуть на основе связей Центральной Европы с ведущей державой Восточной Азии [т. е. Японией] через необъятную Евразию. Один из преуспевающих и могущественных империалистических политиков, лорд Пальмерстон, в момент кризиса кабинета, приведшего к его отставке, первым возразил премьер-министру [Джону Расселу][991]: как ни неприятны были бы теперь отношения с Францией, мы должны их поддерживать, ибо на заднем плане угрожает Россия, которая может связать Европу и Восточную Азию, а одни мы не можем этому противостоять. Эти слова были сказаны в 1851 г.[992], когда викторианская Англия переживала блестящий расцвет, когда Соединенные Штаты, преодолев основательный внутренний кризис, впервые вычеканили жесткую формулу – «политика анаконды», и мы должны ее хорошо усвоить, ибо это весьма неприглядная картина: гигантская, способная удушить змея до тех пор обвивает другое живое существо, пока не переломает ему все кости, не давая своей жертве свободно дышать. Если представить себе оказавшееся перед такой угрозой пространственное тело Старого
