восток гробу Господню и стал на утреннюю молитву.
Молился долго, пока не зашебуршились в балаганах рыбаки, выползли на свет белый, зевая и потягиваясь, но тут же встряхнулись, прогнали сон и всяк взялся за своё дело. Терентий собрал мешки и все сунул в один, и тут увидел, как из балагана на четвереньках начали было выползать Иван с Прокопкой, да замешкались, глядя на старшого. Очень хотелось им увязаться за рыбаками, поглазеть, как там они ловко удят, на какие ловушки, а надо будет и помочь. С вечера еще между собой договорились не проспать, встать загодя, да вот позовёт ли с собой строгий староста? Две копёшки выгоревших на солнце головёнок голубыми росными каплями глаз поблескивали из тёмного нутра балагана, умоляли.
– Ну да айда, парни, привыкайте, милые, добычить, – позвал Терентий. – До свету вскакиваете, то добро. Берите носилки.
Парни ветром выметнулись из балагана, сцапали короб-носилки, плетённые из прутьев тальниковых. Довольный ребятами, охочими до работы, староста бросил в облепленный рыбьей чешуёй короб крапивный куль и пошел берегом вдоль протоки. Артель и принятые в неё парни зашагали следом. Аввакум их заметил сразу, как только услышал приглушенный, чтоб не будить протопопицу с дочей, разговор. Проследил за ними до отворота к малой протоке, собрал сошки, сложил икону-складень и стоял, смотрел вдаль на невидимый отсюда, притуманенный утренней дымкой берег. Державный Байкал ласкал взор покоем, пока огромное, слепящее нестерпимыми лохмами солнце не взошло где-то там, из лазурной глуби, и, омытое ею, не окинуло море сусальным золотом – не глянуть, ослепнешь.
Поднялся Аввакум на береговой уступик к своей лодке. Она лежала на одном боку, припёртая кольями, и мужики деревянными клиньями сноровисто конопатили её по щелям. Увечные казаки кто как мог подсобляли им, только спасённый протопопом замотай Ероха, поджав ноги калачиком, сидел поодаль с пустыми и неподвижными глазами. Марковна с Агриппой хозяйничали у кострища над низко подвешенным артельным котлом, помешивали в нём мутовкой ячневую кашу из своего запаса, старались чем могли отблагодарить добрых хозяев.
Скоро вернулись рыбари. Короб несли мужики. Видно, тяжел он был – подгибались ноги. Другие мужики несли на горбушках мокрые кули, а Прокопка с Иваном тащили по два осетра, поддев их под жабры пальцами. Позади всех осадистой ступью вышагивал Терентий, неся на плече – хвост по земле – толстого, в красных пятнах по спине и бокам, огромного тайменя. Мужики-конопатчики только глянули на добытчиков – эко како мудрёное дело – и продолжали постукивать деревянными молотками, а люди Аввакумовы, и он с ними, сбежались, обступили рыбаков.
Гордые участием в непростом мужичьем деле парни улыбались, приподнимали, тужась, осетров, хвастали.
– Будя, надорвётесь, – урезонил их староста, и парни умостили рыбин в короб поверх других.
Аввакум удивлённо водил головой. Шушукаясь и ширя глаза, смотрели на немысленный улов Марковна с Агрипкой.
– Всё это, батюшко, на твою часть Бог в заездке нам дал. – Терентий сбросил с плеча трёхпудового тайменя на траву рядом с носилками. – Возьми себе.
Марковна даже испугалась, прижала к груди мутовку.
– И эту чуду-юду? – прошептала и подняла на Аввакума растерянные глаза. – Это каво же с ней делать станем?
Аввакум начал отказываться:
– Нашто нам столько, Тереньтюшко? Тут их не мене сорока. Возьмём три-четыре, а остальных, пока шавелятся, пустите в свой садок.
– Твоя воля, отец честной, – поклонился староста и отбросил из короба на травку четырёх осетров. – А таймешонком вас сам Господь благословил. На скус спробуйте. Таких нигде в целом свете нету.
Мужики унесли носилки, вернулись к балагану. Ловко вспоров рыбину, надрезали хвост, и один – ухватя за голову, другой – за хвостовой плавник – упёрлись ногами, натужились и с причмоком выдернули из спинного хребта белый жгут вязиги. Такое проделали и с остальными осетрами.
– В котёл её, – распорядился Терентий и объяснил парнишкам: – Уснёт осётр с вязигой внутри, такова есть Боже упаси, а вытягнул, то и жарь, парь, соли – всё будет добра. Вот и присолим её на дорогу, да и тайменя тож. Скусен он, ежели как есть, прямо из воды да в соли вывалять, то и можна ясти на третий дён.
– Спаси Бог, мил человек, – кивнул Аввакум. – О здравии поминать тя стану.
Закланялся растроганный Тереньтюшка, и протопоп ему поклонился, сказал:
– Довольно откидывать, милой, аз есмь самый грешной среди человек.
Староста выпрямился, улыбнулся смущенно.
– Ну уж, батюшка протопоп, так-то не сказывай, – махнул рукой как бы за море. – Те казаки, што не так давнось проплывали, святым тебя величают, да и у нас в Балаганском остроге, а и в Братском, и в Енисейске, а буде и дальше по Руси молва та поперёд тебя бежит. А уж поклонами спины не надсодишь, шеи не свернёшь.
Выговорил такое и тоже ввёл в смущение протопопа, но и приласкал нежданной лестью, как в сердце поцеловал.
– На молву суда нет, – глядя на лодку, ответил старосте. – Тут уж как в поговорке: пил ли, не пил ли, а коли двое-трое скажут, что пьян, иди ложись спать…
– Тако, тако, батюшко святый, – заподдакивал староста. – На всяк роток не накинешь платок, да людям виднея. Надобе пойти глянуть на работу.
Подошли к лодке, осмотрели.
– Знатно проконопатили и засмолили, – похвалил Аввакум. – Хоть за три моря ходи, выдюжит, а то уж отчерпывать убились, дюже протекала. Завтра спустим на воду и поплывём.
Староста не был столь уверен:
– Спустить – спустим, да поглядим ишшо, каво там. Ночь покажет.
– Надобно плыть. – Аввакум внимательно оглядел небо. – Тишь эта недобрая. У меня перед непогодью спина саднит.
– Ну надоть, так чо ж, – согласился староста. – А то ба гостевали. На мой погляд, погодка пять дён побалует… А энто кто таков? Увечный тож, чё ли?
Он смотрел на сидящего в сторонке от других Ероху, тихого, с пустыми и отрешенными от всего вокруг глазами. Аввакум сразу и не нашелся как ответить. Выручил подошедший к разговору помор Гаврила.
– Шибко увечный. Они вдвоем одну лесину пилой тёрли, да не в ладную сторону свалили, – объяснил Терентию. – Она и зашиби их. Энтот тихой, а напарнику, што к мачте прицеплен, башку вовсе стряхнуло, стал ндравом буён, кровушкой питалси.
– Кудеса-а! – как-то недоверчиво вздохнул Терентий. – Чё токмо жисть не протяпыват над людями.
– Да-а уж. – Гаврила приподнял плечи, развёл руками. – Пойти глянуть, можа, водички подать.
Аввакум глядел вслед кормщику, дивился складному вранью. Староста тронул его за рукав.
– Пора отведать варева, батюшко. Сёдни у нас знатной кашевар.
Они пошли к балаганам, а помор забрался в уже поставленную на днище лодку. Кривой был примкнут одной рукой
