жизнь было всего-то три костюма!
— Камердинера должно быть видно, но не слышно. Ты как следует сыграешь свою роль, и тогда, возможно, мы выберемся из Берлина, прежде чем с нас успеют спустить шкуры. Когда я говорил, что теперь ты работаешь на нас, я и не думал шутить. До тех пор, пока ты со мной и я защищаю тебя, я стану ожидать от тебя беспрекословного выполнения любых приказов и поручений. Понял?
— Нет, черт возьми! А что я могу сделать, чтобы выпутаться из всего этого?
— Ну… в этом нет ничего сложного.
Майкл услышал, как завелся мотор «мерседеса». Подойдя к окну, он слегка приподнял краешек занавески. Машина отъехала и скрылась в ночи.
— Эхо хочет убить тебя. Я думаю, что она и с первого раза не промахнется.
Мышонок молчал.
— Ты поразмысли над этим сегодня вечером, — посоветовал ему Майкл. — Если ты станешь делать все так, как я тебе говорю, то сможешь убраться из страны до того, как сюда придут русские. Ну а если нет… — Он развел руками. — Тебе решать.
— Как же, богатый выбор! Получить пулю в затылок или оказаться в гестапо, чтобы мне там выжгли клеймо на яйцах!
— Я сделаю все, от меня зависящее, чтобы этого не случилось, — сказал Майкл, зная, что если гестапо удастся добраться до них, то клеймо, выжженное на яйцах раскаленным железом, можно будет считать едва ли не самой гуманной пыткой по сравнению с остальными.
В гостиную вошла седая женщина, которая проводила Майкла и Мышонка вниз, на первый этаж. Пройдя через весь дом, они по лестнице спустились в затянутый паутиной подвал. Здесь горели керосиновые лампы, и большинство каморок были пусты или завалены сломанной мебелью и всяким хламом. Наконец они вошли в винный погреб, где их дожидались двое мужчин; они отодвинули в сторону огромный стеллаж, уставленный винными бутылками, за которым открывался вырубленный в кирпичной стене прямоугольный лаз. Майкл и Мышонок следовали за женщиной по узкому туннелю, ведущему в подвал соседнего дома. Подвальные закутки здесь были хорошо освещены и чисто выметены, в них стояли ящики с ручными гранатами и патронами, запалами, детонаторами и тому подобными вещами. Седая женщина привела Майкла и Мышонка в большую комнату, где несколько человек — мужчины и женщины — работали за швейными машинками. По всей комнате были навалены ворохи одежды, по большей части форма солдат немецкой армии. Тут же началась примерка: были подобраны костюмы и рубашки, мерки сняты и записаны, после чего внесли корзину с обувью, чтобы барон и его камердинер подобрали для себя что-нибудь подходящее. Женщины, снимавшие мерки с Мышонка, взволнованно переговаривались между собой и вздыхали, зная, что им предстоит ночь работы: нужно укоротить брюки и рукава у рубашек и пальто. Вскоре появился человек с парикмахерскими ножницами и бритвой. Принесли ведра с горячей водой и белые бруски грубого, дешевого мыла, которым, наверное, как скребницей, можно было бы отскоблить даже бородавки у жабы. В ход пошли ножницы, бритва и мыло, и Майкл Галлатин — которому к разного рода превращениям уже давно было не привыкать — начал входить в новую роль. И все же, свыкаясь с новым для себя амплуа, он постоянно вспоминал о нежном аромате корицы и кожи и неожиданно поймал себя на мысли, что ему страстно хочется взглянуть на лицо женщины, скрытое от него вуалью.
Глава 36
Черный «мерседес» подъехал к дому ровно в девять утра. Это было серое утро еще одного пасмурного дня. Небо было затянуто низкими серыми тучами. Высшее командование нацистской армии предпочитало безоблачным, солнечным дням именно такую погоду: когда небо затягивали тучи, бомбардировщики союзников не вылетали на задания.
Двое мужчин, появившихся на пороге дома, стоявшего невдалеке от железной дороги, были неузнаваемы. Барон фон Фанге был чисто выбрит, его черные волосы аккуратно подстрижены, а в глазах этого хорошо выспавшегося человека не было заметно и тени усталости. На нем был серый костюм-тройка и светло-голубая рубашка с узким галстуком в серую полоску, заколотым серебряной булавкой. Черные штиблеты были ярко начищены, а теплое, бежевого цвета пальто из верблюжьей шерсти небрежно наброшено на плечи. Последним штрихом его костюма были элегантные черные перчатки из мягкой кожи. При одном лишь взгляде на барона не возникало сомнений, что он одевается у очень дорогих портных, в самых престижных ателье. Его слуга — невысокий, толстенький человек — был так же гладко выбрит и хорошо подстрижен, хоть под новой прической парикмахеру так и не удалось скрыть его большие, нелепо торчащие уши. На Мышонке был темно-синий костюм и черный галстук-бабочка. Он чувствовал себя глубоко несчастным; туго накрахмаленный воротничок рубашки нещадно давил шею, а новые лакированные штиблеты сильно жали. Он уже усвоил одну из обязанностей слуги аристократа — переносить с места на место чемоданы из мягкой телячьей кожи. Но, перетаскивая чемоданы от крыльца дома до багажника «мерседеса», он воздал должное портным за то, что они уделили столь пристальное внимание каждой, казалось бы, мелочи: все рубашки барона были помечены монограммой и даже на чемоданах красовались замысловатые завитушки инициалов — «ФВФ». Майкл уже попрощался с Гюнтером, Дитцем и остальными. Он уселся на заднее сиденье «мерседеса», но, когда Мышонок тоже хотел было сесть с ним рядом, Вильгельм — широкоплечий человек с седыми усами — строго сказал: «Место слуги впереди», и с этими словами он захлопнул заднюю дверцу машины перед самым носом Мышонка. Тихонько поворчав, Мышонок занял свое место на переднем сиденье, рядом с водителем. Майкл слышал, как в кармане у него тихонько позвякивает Железный крест. Вильгельм включил зажигание, и «мерседес» плавно отъехал от тротуара.
Салон автомобиля был отгорожен от водителя стеклянной перегородкой. Тонко пахло духами Эхо. Салон был пуст. Не было ни оброненных носовых платков, ни листков из блокнота — одним словом, ничего, что могло бы послужить хотя бы малейшей разгадкой тайны Эхо. Так или примерно так думал Майкл, пока
