заламывания рук, когда «на миру и смерть красна».
Исповедь, как вариант приведения приговора, вынесенного самому себе самостоятельно по доброй воле, в исполнение. И нет ничего удивительного в том, что Игорь Одоевцев не смог ничего сделать, торопливо шагая по обледеневшему тракту на Черную речку.
Пушкин сам вынес себе приговор и дерзновенной рукой Дантеса привел его в исполнение.
И тут остается только печаловаться, ощущать нестерпимое чувство обиды, что Александра Сергеевича убили на дуэли.
Конечно, жалко, что не удалость его спасти!
Конечно!
Но спасти себя мог только он сам, и никто другой.
Даже прибывший из постсоветского далека на времелете «Расход-3» молодой филолог Одоевцев оказался бессилен. И вовсе не потому, что испугался, уподобившись гипотетическому Зайцеву, коня на скаку остановить.
Бессилен оказался перед неизменной судьбой, перед изменчивой действительностью 1837 года и своей собственной.
Читаем у Битова: «Ведь есть же действительность! Есть, – можем или не можем мы ее постичь, описать, истолковать или изменить, – она есть. И ее тут же нет, как только мы попытаемся взглянуть чужими глазами… Тут-то и возникает марево и дрожь, действительность ползет, как гнилая ткань, лишь – версия и вариант, версия и вариант».
Конечно, Игорь Львович не ведал, зачтется ли ему в начале 90-х годов ХХ века его героическая гибель на обочине Коломяжской дороги, его беззаветная, по словам автора, «борьба с собой за Пушкина» (то есть останется ли он жить в будущем, или перейдет в вечность по умолчанию, к слову о мучительной вариативности).
Не знал этого и Битов.
Все знал только Пушкин, но никому ничего не сказал.
Так и ехал по Каменностровскому проспекту, минуя разрозненные части суши островного происхождения (Аптекарский, Каменный), перебирался на материк, в дачную местность, к месту проведения дуэли.
К тому времени, здесь же, на Каменном острове, летом 1836 года поэтом уже были написаны строки (из так называемого Каменностровского (Страстного) цикла):
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру…
Хотя почти десять лет назад ему мыслилось совсем по-другому:
Я скоро весь умру. Но, тень мою любя,
Храните рукопись, о други, для себя!
Заходя в парадный дома № 6 по Аптекарскому проспекту, сам не зная почему, Андрюша Битов вдруг остановился и оглянулся – в едва освещенном проеме двора-колодца ему почудилась тень.
Вгляделся и, действительно, тень двигалась вдоль кирпичной стены. Однако, заметив, что ее заметили, замерла на месте.
Андрюша оцепенел от страха, не смея пошевелиться.
Так и стояли друг напротив друга.
Первой из ступора вышла тень.
Сделав несколько шагов навстречу мальчику, она поклонилась и представилась:
– Феофилакт Косичкин…
Лишь спустя годы Битов узнает, что это был один из псевдонимов Пушкина.
* * *
В Петербург Андрей прибыл без пяти восемь утра.
Вышел на площадь Московского вокзала и отправился домой. Пешком тут было минут пять, не более – Восстания, 1.
Эту квартиру на четвертом этаже, в самом центре города удалось приобрести за смешные деньги в 1989 году у срочно отъезжавших на ПМЖ в Израиль старых ленинградцев просто чудом.
Егору, их с Наташей Герасимовой сыну, был в то время год.
Ане – 27 лет.
Ивану – 12.
Он пересек Невский и свернул на Лиговку.
На улице Восстания шло строительство, потому с некоторых пор и заходил к себе не через парадный подъезд, а через подворотню.
Остановился тут.
Закурил.
Увидел себя на самом дне многоэтажного двора-колодца.
Вспомнил, как в 1978 году, когда тоже вернулся из Москвы, точно так же наблюдал за собой стоящим на дне пересохшего двора-колодца, но только на Аптекарском, так же курил и не торопился идти домой.
Это была знаменательная поездка в столицу.
Тогда Битов впервые увидел своего 13-летнего сына Андрея, который родился в 1965 году, когда Андрей Георгиевич еще состоял в браке с Ингой Григорьевной Петкевич и растил трехлетнюю Анну Андреевну.
В 1972 году Андрея Андреевича Дубяго (фамилия мамы – Нины Андреевны Дубяго, приходившейся внучкой Дмитрию Ивановичу Дубяго (1849–1918), астроному, ректору Императорского Казанского университета. – М. Г.) усыновил муж Нины Андреевны Александр Александрович Вишневский, врач-хирург, генерал-полковник медицинской службы, академик, Герой Социалистического Труда. Так Андрей Андреевич Дубяго стал Андреем Александровичем Вишневским.
Конечно, в семье Кедровых-Битовых знали про Андрея-младшего, но предпочитали молчать, а, как известно, «стопроцентное молчание всегда говорит за себя» (А. Г. Битов).
В начале 1980-х уже сам Андрей Вишневский приехал в Ленинград, где познакомился с Аней, которая в свою очередь познакомила его с Ольгой Алексеевной, у которой на Достоевского, 34, он останавливался во время своих приездов в город.
В 1982 году Андрей поступил в ГИТИС на режиссуру, в мастерскую Анатолия Эфроса и Анатолия Васильева, и впоследствии стал драматургом.
На вопрос, кто повлиял на его профессиональный выбор, называл два имени – Заболоцкий и Босх…
Наконец Битов докуривал и шел домой.
Дверь черного хода была открыта, недавно установленный на ней кодовый замок в очередной раз оторвали.
Поднимался к себе и подходил к окну, чтобы убедиться в том, что с противоположной стороны улицы на него смотрят каменные львы, лепнина, едва умещавшаяся на карнизе доходного дома. Пока они еще смотрели своими безумными, зверскими глазами. Но дни дома были сочтены, потому что его обступало строительство торгового центра, и думать о том, что будет с этими чудовищами начала ХХ века, не хотелось.
Битов зашторивал окно, в наступившем полумраке какое-то время еще бесцельно бродил по комнате, а потом ложился на диван и засыпал.
Ему снилась их старая квартира на Аптекарском.
Они сидели за столом с матерью и разговаривали.
Говорила она спокойно, негромко, откинувшись на спинку стула, сложив руки на груди:
– Самое ужасное в личных отношениях – ложь и условности. При доверии можно осилить горы, а так, все усилия не дают реальных результатов…
Андрей что-то начинал возражать матери, говорить о том, что его не понимают, что он одинок, что все бессмысленно и беспощадно.
Но она, словно бы и не слышала его, продолжая вещать размеренно и монотонно:
– Жизнь есть хаос настроений, возможностей, отношений. Из хаоса нужно извлекать порядок, тот порядок, который необходим, чтобы двигаться вперед самому и тем, кому сможешь в этом помочь. От двух вещей берегись. Не пей, совсем не пей и гони от себя всякие пассивные настроения, тоску, неуверенность. Энергично ищи жизнерадостные точки зрения, добивайся, работай, твори, говори с людьми об их горестях, свои увидишь объективнее.
Поскольку Андрей слышал это
