— Нет, как и предполагалось, мы действовали вполне согласованно. Но анализ поведения Иванова наводил на мысль, что Мефистофель это не он, Мефистофель на его месте так бы себя не вел. И в первую очередь это касалось моего с ним разговора относительно Снегирей, в котором он технично сдал мне Розанова с Козиным. Настоящий Мефистофель, зная, что они крутятся вокруг его оставшихся денег, постарался бы от них избавиться собственными силами или руками того же «Пятого уровня», но во втором случае он бы четко объяснил, что никакой бомбы у них нет, а есть у них миллионы Бакштейна (а Бакштейн ФСБ разрабатывался, и информация такая у Иванова быть могла). И тогда ни антитеррористы, ни Реддвей не стали бы носиться с ними как с писаной торбой: окажи они при задержании сопротивление — уложили бы на месте. Или вообще оставили в покое до лучших времен.
Кроме того, у Иванова реально и заранее была запланирована поездка в Брюссель на показательные учения спецподразделений НАТО, и об этом мог знать настоящий Мефистофель. Иванов в связи с последними событиями собирался свой визит отменить, но я уговорил его все же покинуть Москву, причем довольно загадочным образом. Давая возможность настоящему Мефистофелю этим воспользоваться.
— Но мне-то ты мог сообщить, — возмутился Турецкий. — Мы-то ждали Иванова. И Расторгуев остался бы жив.
— У меня не было стопроцентной уверенности, что нам нужен именно Расторгуев, а ты со своим пристальным вниманием просто спугнул бы его. Актер из тебя, надо признать, никудышный.
— Спасибо, польстил.
— Ладно, вернемся к нашим баранам, — прервал пикировку товарищей Грязнов. — Любовная связь Расторгуева с Родичевой зародилась довольно давно, еще на заре «Кремлевской команды». Вначале он зарабатывал на жизнь тем, что продавал секреты ФСБ мафии, причем не только российские, но и международные. Дальше — больше, он влился в коллектив единомышленников и со временем стал, по сути, вторым человеком в «Кремлевской команде». Организовал оперативную службу, систему собственной безопасности, систему перевозки денег. И при этом он продолжал оставаться на острие фээсбэшной борьбы с мафией, то есть самим собой. Кроме планов готовящихся операций он передал своим коллегам по «Кремлевской команде» фамилии всех внедренных в ее ряды агентов, которые и были зверски уничтожены.
— Тем не менее смерть Невзорова все же была случайной, в смысле незапланированной Мефистофелем, — сказал Меркулов.
— Да, Родичева подтверждает, что Розанов интересовался Снегирем по собственной инициативе, и она его никак не подталкивала к мысли, что его неплохо бы убить. Потом они поссорились, он ей надоел своей жадностью. Он хотел ее озолотить, сам не подозревая, что дальше уже некуда. А она впоследствии рассказала Расторгуеву о своих изысканиях в Дойчебанке, и он был страшно удивлен и очень зол.
— Да и вообще, это не в стиле Мефистофеля таким окольным путем осуществлять свои замыслы, — поддержал Турецкий. — Если Невзоров ему действительно мешал, он убрал бы его аккуратно, а поскольку наши засранцы извратились с погонями и перестрелками, ему пришлось изрядно поработать, чтобы все замять.
— Только не понятно, зачем, собственно, было заминать, если он-то был ни при чем? — справился Грязнов.
— Затем, что Невзоров был причем. Невзоров оказался при Фроловском, при Иванове, при Президенте, и главное — при «Кремлевской команде». И тут уже Иванов не меньше Расторгуева был заинтересован, чтобы расследование завершилось как можно быстрее и как можно банальнее. Наработки и контакты Невзорова должны были остаться в тени, иначе пришлось бы начинать все сначала, а они ведь потратили на разработку «Кремлевской команды» немало времени и думали (по крайней мере, Иванов так думал), что близки к ее уничтожению.
А Расторгуеву это только на руку, он боится, что Невзоров может до него докопаться. Он еще не знает, зачем тот шел на Лубянку, и не знает, кто его убил. Он проводит собственное расследование и натыкается на… Фроловского!
Предполагая, что рано или поздно мы до чего-нибудь докопаемся, он предусмотрительно подбрасывает нам папку, в которой выдает вполне вероятные фамилии: Фроловский, Иванов, Свиридов, каждый из которых личность многогранная и окруженная всяческой секретностью, пока бы мы с ними поочередно разбирались, он получал бы время для маневра. Но потом упал самолет, и ему уже пришлось воевать на два фронта.
Тут и подставка с Храпуновым не прошла, и Ожегов лезет, интересуется, и Розанов с Козиным вертятся вокруг денег, и Родичев волнуется и давит, все катится снежным комом.
— А ведь если бы он плюнул на свои миллиарды, мы бы до него никогда не добрались, — заметил Грязнов.
— Жадность города берет, — родил Турецкий сакраментальную фразу. — Но давай закончим с Настей, что у нее все-таки было с Розановым?
— Представь себе, все искренне, без всяких выкрутасов. Никто ее к нему в постель не посылал. Просто захотелось новых острых ощущений.
— Повезло ему…
— Ладно, мужики, по-моему, мы вполне заслужили наркомовские сто грамм. За то, что мы такие умные, а они такие жадные. — Грязнов метнулся к сейфу и извлек привычные две трети коньяку.
— Это без меня, — отрезал Турецкий. — У меня свидание… с женой.
Эпилог
Мысли о смерти посещали Турецкого редко и преимущественно на кладбище.
Как всегда, в конце сентября и, как всегда, во время похорон шел мелкий противный дождь. Похороны были скромные, как говорится, в узком семейном кругу. Члены семьи сплотились вокруг черного гроба и молча слушали панихиду по усопшей рабе Божьей Элеоноре. Родственники родственников стояли отдельной группкой.
Бабушка Элеонора Львовна, не дожившая таки до своих восьмидесяти пяти, снова свела Турецкого с Верой. Он старался не смотреть в ее сторону и зябко поеживался под косым дождем. Где-то на другом конце кладбища в этот же день с помпой хоронили Родичева.
— Александр, вы должны знать… — Они снова перешли на «вы».
Турецкий едва повернул голову. Вера плакала и не пыталась скрыть своих слез.
— Мои соболезнования по поводу отставки вашего мужа. Хотя… вы, наверное, сейчас скорбите по любимому?
— Он давно уже не был моим любимым. И еще. Я убила его.
— Позволь мне высказаться прямо? — вполне добродушно пробурчал Турецкий. — Заткнись, а?
