И на ветви одинокой сосны.
Так стояли они, пока обессиленная сосна не сбросила с ветвей бремя снега вниз, в белое пространство, и Тадамицу поднял голову, огляделся. Он был здесь совершенно одинок.
Падающий снег засыпал знаки происшедшего. Никого вокруг.
Никого.
Загребая снег гэта, Тадамицу побрел с горы.
Он вернулся в свой остывший дом и стал ожидать решения своей судьбы.
Но его даже не арестовали. Его действия признали оправданными. Но перевели на другую, менее важную, должность, и теперь его ждало постижение чуждого заслуженному воину искусства разведения садов.
Позже говорили: чтобы спасти тело любимой от поругания, а ее семью от преследования, молодой человек не перерезал себе горло, как она, а хладнокровно дождался, чтобы ее отец разыскал его и убил.
Или что на самом деле молодому человеку просто не хватило решительности и разгневанный дух девушки помог отцу найти его и покарать.
Или что дух первой погибшей овладел Окими, чтобы вынудить Итимона закончить начатое.
Мнения разделились.
А одинокая сосна на вершине горы обрела свою печальную историю.
***
— Потому мой друг, что рассказал мне эту историю, — грустно произнес я, — наблюдая такие вещи, так никогда и не завел семью.
Все помолчали.
— Занятно, — произнес Сакарутай наконец, шумно выдохнув густой дым меж губ. — Очень занятно.
— Действительно, — согласился надзиратель Мацувака. — Тут есть о чем подумать. Может быть, и вы что-то расскажете, господин Сакуратай? Человек с таким богатым опытом не может не знать пару-другую занятных историй.
Сакуратай покосился на Мацувака, чему-то усмехнулся и сказал:
— Не могу отказать столь почтенному собранию. И мне действительно есть что рассказать. Есть у меня для вас одна занятная история. История о собаке без головы.
Собака без головы? Это было само по себе очень странно, так что никто даже не обратил внимания, что задымила и погасла еще одна свеча и мы остались с одним огоньком в узком круге тьмы, прижавшейся к нам со всех сторон…
— Все знают, — начал Сакуратай, — чтобы получить безрассудно верного, потусторонне жестокого убийцу, нужно долго морить голодом уличную собаку. Когда она уже будет подыхать от голода, окажите ей божественное благодеяние — накормите ее. И когда она будет давиться пищей и благодарностью, целиком поглощена насыщением, — следует одним внезапным взмахом меча отрубить ей голову.
И тогда возникнет инугами — пес-призрак. Верный, безрассудный слуга, убийца ваших врагов, не подозревающий о виновнике своей смерти...
Глава 8. Собака без головы
Черного самурая Кагаэмон увидел первым, когда тот только показался из-за бамбуковой рощи по дороге к храму на холме. Кагаэмон, как и приказал отец, изображал статую на столбике — вместо одной из разбитых каменных собак, стоявших на страже у ворот заброшенного храма. Постигал неподвижность камня и смирение низшей формы бытия.
И Кагаэмон следил за Черным самураем, как следят камни, неподвижно, ненавязчиво, всем телом. Хотя мальчишка хотел бы бежать с радостной вестью вперед, где в главной зале под прохудившейся крышей, сидя на циновке, мать наполняла пороховой смесью новые дымовые шашки взамен потраченных, а отец очищал от крови метательные ножи после их последнего дела в городе.
Радостная весть! Посланец Хозяина идет! Счастье-то какое! Награда будет!
Свою последнюю работу они выполнили великолепно, ушли бесследно, не оставив намеков, но отец приказал быть каменной собакой, и он будет ею, пока не прикажут другого. Таков путь его семьи, и тайный Хозяин — ее свет и смысл. Посланец Хозяина оценит его неподвижность.
Черный самурай поднялся по расшатанным ступеням к храму, прошел через ворота мимо Кагаэмона. Они не обменялись даже движением глаза. Кагаэмон почувствовал запах гвоздики — от ножен его меча, и свежего тростника — от его круглой плетеной дорожной шляпы, под которой скрывалось в тени черное лицо.
Самурай подошел к дверям в главный зал храма и вошел внутрь. Что-то произнес и тут же вышел обратно. Не задерживаясь, он прошел ворота в обратном направлении, не заметив закаменевшего мальчишку на столбе, спустился к подножию холма и пошел, не оглядываясь, по деревенской дороге прочь, скрылся за поворотом.
Солнце вскоре село, стало холодно. В храме было тихо. Никто не появился, чтобы похвалить Кагаэмона за усердие. Или наказать за беспокойство. Никто вообще так и не появился...
Он просидел на столбе еще два дня и три ночи.
Его поливал дождь, лизал ветер, нагревало солнце, и луна бросала глубокие синие тени. Птицы садились ему на плечи. Он был камнем и не хотел чувствовать, как запах крови из храма сменился тяжелым духом разложения и гулом роя мясных мух.
Отец приказал ему быть камнем, и он будет камнем. Камни ни о чем не скорбят.
На четвертую ночь он упал со столба без сил.
Когда он пришел в себя и смог добраться до храма, то обнаружил, что его родители зарезали друг друга.
А сам он остался жив. Без сил, без веры, без семьи, одиночка, бродяга, бессмысленное нечто, кто-то...
Он похоронил родителей, честно совершивших самоубийство, как им было приказано. Помолился перед пустым брошенным алтарем. Спустился с холма.
И пошел по дороге вслед за Черным самураем. Туда, откуда приходили приказы Хозяина. Где его семья завершила свое последнее дело, тайное дело, громкое дело, после которого им приказали покончить с собой, пожертвовали семьей идеальных убийц ради сохранения тайны. В столицу. В Эдо.
Чтобы продолжать жить, он нуждался в Хозяине.
***
Сакуратай был теперь постоянно занят.
Он вставал затемно, ел холодный рис при свете фонаря, пил горячий, согретый на тлеющих еще с ночи углях зеленый чай и шел проверять посты по огромному обращенному в траур дому.
Когда на кухне начинали возиться слуги, он уже выслушивал донесения ночных дозоров, выставленных по всему кварталу. Потом прием у молодой госпожи, встававшей к завтраку. Разборка писем с соболезнованиями. Затем составление списка дел на день. Затем, после того как городские стражники, охранявшие ночной покой военной столицы, откроют ворота всех жилых кварталов, выход в город.
Появиться лично у задолжавшего лавочника — как последнее и очень доходчивое предупреждение. Принять обычное подношение от торговцев вразнос. Раскланяться с начальником охраны квартальных ворот, поднести ему в платке свой дар, обязательно поднести. Если однажды ночью неотлагаемо понадобится, чтобы ворота в огораживающей квартал ограде были ненадолго, но на достаточное время приоткрыты, нужно поддерживать связи, оказывать почтение.
Купцы с рисового причала жалуются, что в их склады повадилось лазать немытое барсучье, значит, нужно
