от господина полковника!
— Гонец? — Теперь и остатки сна-забытья покидают его, покидают, как и не было их. Он, с трудом и морщась, садится на своем ложе. — Что случилось?
— Отряд полковника попал в засаду, — сразу выпалил оруженосец.
— Сейчас? — удивляется генерал. Вопрос, конечно, не очень умный: просто он считал, что горожане ночью воевать не станут. — А сколько же я спал?
— Час, не более, вы спали, — сообщает ему Хенрик.
А сам барон уже видит на входе своих слуг с тазами, полотенцами и кувшинами — дураки!
— Мыться не буду, одежду давайте! — и тут же кряхтя встаёт из постели, опираясь на руку оруженосца, и добавляет. — Доспех, Хенрик, готовьте доспех.
Офицеры уже собрались в офицерской комнате, стояли над картой города. С ними был один кавалерист, к нему-то барон и обратился, едва войдя в помещение:
— Где случилась засада?
— Так-то улиц я не знаю, — сразу отвечал солдат, — я всё объяснил господину майору, но я всё покажу, когда пойдём. Я все улицы, как ехать, запомнил.
— Полковник попал в засаду на Кривом подъеме, — Дорфус указал пальцем на карту, — если, конечно, гонец не путает. Улица, — он водит по карте пальцем, — узкая, кривая, дома там старые, ведёт она к южным воротам цитадели. Уж не знаю, зачем полковник по ней пошёл.
— Заплутали мы мальца в темноте, — сразу всё объяснил кавалерист.
Волков взглянул на него, подумал о чём-то, несколько мгновений разглядывал карту, а потом стал отдавать приказания:
— Полковник Роха — остаётесь за коменданта. Лаубе, одну роту берёте, идёте со мной, Нейман тоже одну роту и тоже со мной. Вилли и пятьдесят… нет, шестьдесят мушкетёров — со мной. Кальб, все ваши идут с мной. Дорфус, четыре телеги для раненых и убитых — распорядитесь, чтобы начали запрягать, сами тоже собирайтесь со мной, карту захватите, — закончив, он оглядел всех присутствующих. — Господа, прошу поторопить ваших людей, мы очень торопимся.
Офицеры стали спешно расходиться, а генерал повернулся к своим оруженосцам, которые уже приготовили ему доспехи.
— Приступим, господа.
И пока они его одевали, он обратился к кавалеристу:
— А ты пока расскажи, как всё случилось.
— Мы-то немного заплутали, чуток. Не туда свернули поначалу и прошли надобную улицу — и оказались на той Кривой, а там сначала какая-то беготня впереди нас началась, поначалу непонятно было, темно же, а потом сначала болты полетели, поранили одного человека из наших, а потом и вовсе из аркебуз стрелять начали.
— Полковник жив, здоров? — первым делом уточнил генерал.
— Как я уезжал, так был в полном здравии, — заверил его кавалерист.
— Ладно, что дальше было?
— Ну, мы остановились. Хотели назад повернуть, да улица больно узка, там телеги с лошадьми не развернуть. А пока раздумывали, так у нас сзади они появились.
— То есть они улицу с двух концов заперли?
— Точно так, господин.
— Мушкеты? Арбалеты? Аркебузы?
— Мушкетов у них не слыхал, только наши били, аркебузы ихние стреляли — немного, а вот арбалетов у них в достатке.
— Много раненых?
— Не скажу наверное, не знаю, но вроде были.
— А как же ты оттуда выбрался?
— Так там проулок был, я его сразу приметил, и когда ротмистр спросил, кто поедет за подмогой, так я вызвался, я тот проулок помнил.
Мало что рассказал ему гонец, да и что он мог знать? Дело проходило ночью; сколько бюргеров против Брюнхвальда вышло, как идёт дело — всё было непонятно. Одно ясно: мысль о том, что пузаны-горожане по ночам не изменяют своим перинам, была ошибочна. Изменяют. И ему нужно было торопиться. Конечно, Карл продержится. Ведь горожане не знали наверняка его маршрута, и даже если ждали, что отряд пойдёт в цитадель, не могли знать, где собрать все силы для его уничтожения. Они его нашли и стали стягивать к отряду своих людей, но на то уйдёт время, да и темнота была на руку не только нападающим, но и обороняющимся помогала. В общем, менее чем через полчаса, как в казарму явился гонец, то есть с невиданной быстротой, он вывел из казармы почти две сотни людей при четырёх телегах. И скорым, самым скорым шагом пошёл на помощь к своему другу.
Вперёд он выслал дюжину солдат из тех, что были лишь в бригантинах и стёганках, то есть самых быстрых, при одном молодом ротмистре по имени Кольбитц, с ними шли ещё пять мушкетёров, а уже за этим лёгким отрядом, в колонну по четыре, шла первая рота Лаубе. Но вскоре Лаубе крикнул:
— Колонна стой!
И тут же как эхом отозвались сержанты следующих рот: Колонна стой! Колонна стой!
И весь отряд остановился. Ему не нужно было этого делать, но он не удержался и поехал вперёд; и, подъехав к Лаубе и его ротмистру Кольбитцу, спросил:
— Что случилось?
— Люди впереди. Кажется, стража улицу перегородила рогатками, — сообщил молодой офицер. — Железом звякнули и разговаривали.
— Сколько, не знаете?
— Темно, не разглядел; думаю, два десятка.
— Спросите, кто это.
Кольбитц тут же убежал вперед, и сразу раздался его звонкий молодой голос:
— Эй, кто там прячется?
— А вы кто? — донеслось из темноты.
И тут Кольбитц додумался и крикнул:
— Длань Господня!
— Какая ещё длань? — заорали ему из темноты. И это был неправильный ответ.
Кольбитц ничего на это не ответил, а прибежал обратно и доложил:
— Улицу перегородили, сразу за рогатками стали в два ряда, не наши это, точно.
— Капитана Вилли ко мне, — распоряжается генерал, и вскоре лихой капитан уже рядом с ним.
— Капитан, там застава, — Волков указывает в темноту улицы, — вот ротмистр говорит, что их там два десятка, уберите их.
— То есть работать по-настоящему? — уточняет капитан.
— Без всякой жалости!
И уже через минуту вперёд пробегают, топая башмаками, два десятка мушкетёров; убежали — и угольки горящих фитилей во тьме пропали. Ещё минута — и тишину сонной улицы разрывают хлопки. А затем, как следствие, — одинокий крик, а потом и громкая брань.
И едва затихают выстрелы, без лишних вопросов зычно кричит капитан Лаубе:
— Рота, без барабанов, шагом вперёд!
И сам двинулся вслед за уходящим в темноту дозорным отрядом ротмистра Кольбитца.
Когда генерал въехал на
