Книга Птичий город за облаками - Энтони Дорр

Омир

Он спит под той же закопченной кровельной балкой, под которой спал ребенком. Левый локоть частенько сводит, в среднем ухе дергает перед грозой, и пришлось самому себе вырвать два коренных зуба. Его ближайшие товарищи – три куры-несушки, большой черный пес, страшенный с виду, но добрейший в душе, и Ромашка – двадцатилетняя ослица, у которой из пасти несет, как из могилы, и которая постоянно пускает ветры, но характер у нее кроткий и покладистый.

Двое сыновей теперь живут в лесах к северу, а третий – с женой в деревне. Когда Омир их навещает с Ромашкой, дети до сих пор пугаются его лица, некоторые даже начинают реветь, но самая младшая внучка не боится, и, если сидеть совсем тихо, она забирается к нему на колени и пальчиками трогает его верхнюю губу.

Память его подводит. Знамена, бомбарды, крики раненых, серная вонь, смерть Древа и Луносвета – иной раз воспоминания об осаде кажутся всего лишь отголосками дурных снов, что всплывают в голове, когда просыпаешься, и через миг рассеиваются. Оказывается, мир лечит себя забвением.

Говорят, что новый султан (да благословит его Всевышний и да правит он вечно) велит привозить бревна из лесов еще дальше здешних и что христиане отправляют корабли в новые земли, на самом дальнем краю океана, где целые города построены из чистого золота, но Омиру такие истории уже ни к чему. Порой, глядя в огонь, он вспоминает историю, что рассказывала Анна, – про человека, который превратился сначала в осла, потом в рыбу, потом в ворону, который странствовал по земле, по морю и среди звезд, все искал страну, где никто не страдает и не мучается, а под конец воротился домой и доживал оставшиеся годы среди своих овечек.

Однажды ранней весной – Омир давно уж потерял счет годам – над горами одна за другой проносятся сильные грозы. В реке мчится бурая вода, оползни перегораживают дороги, в ущельях разносится грохот камнепадов. В самую ненастную ночь Омир сидит сгорбившись за столом, с собакой у ног и слушает плеск воды за стенами домика – не обычное журчание и стук капель, а настоящий потоп.

Из-под двери хлещет, по стенам текут ручьи, и Ромашка моргает, стоя по бабки в воде, которая все поднимается. На рассвете Омир пробирается вброд среди плавающего навоза, кусков коры и всяческого мусора, проведывает кур и отводит Ромашку на луг выше по склону пощипать травки, какая уцелела при потопе. Наконец он смотрит на утес, что высится над лощиной, и приходит в ужас.

Дуплистый старый тис ночью рухнул. Омир спешит вверх по тропе, оскальзываясь на слякоти. Обросшие мхом ветви распластались по земле. Громадные корни торчат наружу, как будто еще одно дерево выворотило из земли. Пахнет живицей, древесной щепой и чем-то долго пролежавшим в земле, прежде чем его снова вытащили на свет.

Искать сверток Анны приходится долго. Бычья шкура пропиталась водой. Всю дорогу до дома с мокрым свертком в руках Омира терзает тревога. Он выгребает грязь из очага, кое-как разводит огонь, развешивает одеяла в хлеву для просушки и наконец разворачивает книгу.

Она промокла насквозь – хоть выжимай. Только попробуешь разлепить листы – они отделяются от обложки, а ряды значков, похожих на мелкие птичьи следы, выцвели еще сильнее, чем ему запомнилось.

В ушах все еще звучит крик Анны, когда он впервые тронул мешок. Книга защищала их, когда они бежали из города; приманила куликов к ловушкам; спасла их сына от лихоманки. Как весело сверкали глаза Анны, когда она склонялась над страницами и переводила прямо по ходу рассказа.

Омир подбрасывает поленья в очаг, натягивает по всему дому веревки и развешивает книжные листы сушиться, словно битую птицу коптит. Сердце у него колотится, как будто книга – живое существо, которое ему доверили, а он недоглядел. Как будто ему было поручено одно-единственное важное дело в жизни – сберечь это живое существо, а он подвел, не справился.

Когда листы окончательно просыхают, он вновь собирает их вместе, не уверенный, что сложил в нужном порядке, и заворачивает книгу в новый лоскут вощеной кожи. Дожидается, когда в небе над лощиной покажется первый клин журавлей, которых древний инстинкт ведет с далекого юга, где они зимовали, на неведомый север, где они проведут лето. Потом он берет свое лучшее одеяло, два меха с водой, дюжину горшков с медом, книгу и шкатулочку и закрывает за собой дверь домика. Окликает Ромашку, и она прибегает рысцой, поставив уши торчком, и пес, дремлющий на солнышке возле хлева, вскакивает на его зов.

Сначала к дому сына. Омир отдает невестке трех кур и половину серебра. Пробует отдать пса, да только пес и слышать об этом не хочет. Внучка вешает Ромашке на шею венок из весенних роз, и они отправляются в путь на северо-запад, в обход горы, – Омир пешком, рядом трусит полуслепая Ромашка, за ними следом – пес.

Омир обходит стороной постоялые дворы, базары, большие скопления народа. Проходя через очередную деревню, он подзывает пса к себе и прячет лицо под обвислыми полями шляпы. Спит под открытым небом и жует голубые цветки огуречника – так делал его дед от болей в спине. Глядя на упорно шагающую Ромашку, становится легче на душе. Редкие встречные умиляются на нее и спрашивают, где он взял такого милого умненького ослика, и Омир чувствует, что судьба к нему благосклонна.

Изредка он набирается храбрости и показывает другим путникам эмалевую картинку на крышке шкатулочки. Кто-то высказывает догадку, что на рисунке может быть изображена крепость в Косове, кто-то другой – что это палаццо во Флорентийской республике. А однажды, неподалеку от реки Савы, его останавливают двое купцов – они едут верхом, при каждом двое слуг. Один спрашивает на языке Анны, куда и зачем он идет, другой говорит:

– Это странствующий магометанин, к тому же одной ногой в могиле, он не понимает ни слова из того, что ты говоришь.

Тогда Омир снимает шляпу и произносит:

– Доброго дня, господа, я вас неплохо понимаю.

Они смеются, угощают его водой и финиками, а когда он протягивает им шкатулочку, один купец поднимает ее повыше к свету, вертит и так и сяк и наконец говорит:

– А, Урбино! – и передает шкатулочку своему спутнику.

– Прекрасный Урбино, – подтверждает второй, – в горах Марке.

– Путь неблизкий, – говорит первый, показывая куда-то на запад, и смотрит на Омира и Ромашку. – Особенно для такого седобородого. Да и ослица не молоденькая уже.

– С таким лицом дожить до таких лет – это ухитриться надо, – замечает второй.

Он просыпается с трудом, все тело занемело, ноги распухли. Омир проверяет копыта у Ромашки и порой до полудня не может вернуть пальцам чувствительность. Он сворачивает на юг через Венето, местность снова холмистая, дорога идет то вверх, то вниз, на скалах высятся небольшие замки, крестьяне работают в полях, вокруг церквушек зеленеют оливковые рощи, ряды подсолнухов сбегают к извилистым речкам. У Омира заканчивается серебро, продан последний горшочек меда. Ночами сны мешаются с воспоминаниями: он видит сияющий вдали город и слышит голоса маленьких сыновей.