здешних мест, в благодатную Ирию, которая уж на другом-то свете обязательно должна быть.
Сысой вернулся на барк другим днем. Сын Петруха с венчанной женой Дарьей были пьяны. Их крещеные дети-погодки, Данила с Петром, плясали на палубе вместе с кадьяками на манер калифорнийских индейцев. Капитан готовил корабль к дальнейшему плаванью. На третий день был назначен выход из Павловской бухты.
Сысой, с опаской поглядывая на загулявшего сына, выпил чарку за молодых, да другую за внуков и осторожно наставил Петруху:
– Пьяным до заимки не дойдешь, а попрощаться с матерью и Филиппом надо. Они тебя сильно любили.
– Сегодня гуляю, завтра даже похмеляться не буду. Пойду с сыновьями, покажу их бабушке и деду Филе.
Утром сын с кряхтением поднялся, напился воды, разбудил сыновей. Поглядывая на них в один глаз с нижней койки, Сысой с сочувствием спросил:
– Дойдешь ли?
– Дойду! – неохотно ответил Петр, черными, потрескавшимися пальцами кузнеца растер помятое лицо и, покашливая, поднялся на палубу. В другой раз он вернулся за одевавшимися сыновьями.
– Пистоль возьми, а лучше фузею, – сел на рундук Сысой, зевнул, крестя бороду. – У медведей нынче свадебки, злы на прохожих и встречных.
– Втроем отобьемся! – весело ответил деду Данилка. – Еще рогатину возьмем.
– Возьмите! – Снова зевнул и укрылся одеялом Сысой.
Корабль покачивало, приятно навевая сон, но Сысой, не долго полежав, поднялся, умылся и отправился в Чиниакское жило, потому что ни в церкви, ни в крепостной поварне про крещеную кадьячку Агафью никто ничего не знал. В знакомой бараборе его встретили настороженно, делали вид, что не понимают, кого он спрашивает. Но тут из лаза выполз знакомый партовщик, с которым они отправлялись на Уруп. Он прибыл на Кадьяк за семьей. Выслушал, кивнул и скрылся в землянке. Вскоре оттуда вылезла Агапа с одеялом на плечах, узнала венчанного муженька, приветливо взглянула на него и даже проурчала: «Бадада?!», но при этом уже не льнула, не показывала радости встречи. Сысой отметил про себя перемены в её лице, которое вспомнил только сейчас, и не почувствовал никакого прельщения. Из бараборы вылезли юнец и девушка в возрасте барышни, оба по виду ее дети. Встали рядом с Агафьей, настороженно и пристально разглядывая русского гостя – косяка. Юнец смотрел хмуро и угрюмо, как принято у эскимосов, девица плутовато улыбалась и поигрывала зреющим телом. Сысой подал Агапе кошель с подарками и пошел берегом к крепости.
Сын с внуками вернулся к вечеру протрезвевший и посвежевший. Его новокрещеная жена, тайком от тестя где-то с кем-то успела выпить, и была весела. Петруха строго взглянул на нее, нахмурился и поднес к приплюснутому носу могучий кулак кузнеца. На том семейная неурядица закончилась. Барк под началом Этолина был подремонтирован и приготовлен к походу, команда и тридцать девять кадьяков-партовщиков – на борту. У сорокового, пока он промышлял на Ситхе, жена слюбилась с половинщиком и даже венчалась с ним. Партовщик отказался плыть на Уруп без женщины и скрылся, видимо, подыскивая себе новую жену. Как ни был обеспокоен Сысой, что одна байдарка-двулючка остается без пары добытчиков, капитан ждать пополнения партии не пожелал и назначил выход на утро.
Бог миловал, Никола угодник не оставил своим заступничеством: при пособном ветре «Байкал» быстро продвигался вдоль гряды Алеутских островов, которые к западу становились все ниже и положе, затем пропали из вида. Барк долго болтался в открытом океане, потом по правому борту показались знакомые пики Камчатки. Этолин, не входя в Авачинскую губу, взял курс на Лопатку, в виду безлесых сопок и первого острова провел «Байкал» проливом. На двух следующих островах дымили вулканы, при пологой волне барк прошел мимо нескольких других мелких островов, и показалась вдали похожая на колокол возвышенность Урупа с утесистыми берегами, с каменными столбами на подходе к ним.
Этолин, с отросшей по щекам черной щетиной, поводил усами по картам, ткнул пальцем и объявил, что на острове одна бухта с восточной стороны. Американцы подняли на ноги команду уже приноровившуюся к работам с парусами. Сменив несколько галсов, «Байкал» вошел в бухту и встал на якорь. Пассажиры высыпали на борт, разглядывая берег, покрытый травой и стлаником. Петруха встал плечо к плечу с отцом. Сысой с облегчением перекрестился, трижды поклонился на восток:
– Ну, вот и прибыли! Слава Богу и нашему заступнику Николе, легко добрались. Отпустили Калифорния, Ситха и Кадьяк.
– Моя изблевалась, а дети ничего, – со вздохом облегчения пробормотал сын.
За борт спустили байдару, Сысой с Петром и двумя русскими плотниками отправились смотреть место, куда можно выгрузить привезенное добро. Байдару встретили странного вида люди: длиннобородые, кряжистые мужики, густо покрытые шерстью, и такие же мохнатые бабы. Их собралось на берегу с десяток, все они доброжелательно махали сразу двумя руками, будто учили скакать младенцев. Оружия при них не было, по слухам, курильцы-айны были мирным народом. Сысой сошел на берег с мешком приготовленных подарков. Говоривших по-русски среди островитян не было, общаясь с ними знаками, промышленные поняли, что айны помнят прежнюю артель. Они приняли подарки от передовщика и указали место бывшего русского зимовья.
Сысой с сыном осмотрели берег вблизи бухты, не нашли места для стана лучше прежнего и решили, куда будут выгружать лес, байдарки, инструменты и продукты. От бывшего зимовья остались камни, уложенные ровными квадратами. Остатки плавника со стен сгнили и развалились, их затянуло мхом. Неподалеку бугрились заросшие кустарником могилы с крестами. На одном сохранилась вырезанная надпись: «Василий. 1805». Здесь обрел кончину крестьянский сын Василий Карпович Звездочетов, передовщик артели, посланной сюда Григорием Шелиховым в 1795 году.
Артель десять лет прожила на острове, промышляя калана, была забыта приказчиками в связи с кончиной Шелихова и образованием монопольной Компании. После смерти передовщика промышленные два года выбирались на байдарах от острова к острову и с добытыми мехами пришли в Большерецк. С тех пор русских людей здесь не было.
– Однако, место святить надо! – ругнулся Сысой, неприязненно разглядывая гниль брошенного стана. – Если старые промышленные не увезли домового – будет пакостить.
Он вернулся на барк и начал руководить отгрузкой привезенного добра. Среди промышленных нашелся удалец, знавший молитву на освящение места под дом, служащие и несколько крещеных кадьяков зажгли восковую свечу, сняли шапки, стали кругом старого стана. Промышленный со строгим, насупленным от важности лицом, прокашлялся и прочел нараспев слова, перед всякой молитвой начинаемые: «Во имя Отца, Сына и Святаго Духа…» Служащие и партовщики три раза обошли бывшее зимовье, потом
