правда с ложью, не красота с уродством и не добро со злом, но правда с правдой, красота с красотой и добро с добром (фашизм именно это и отрицает – прав, благ и прекрасен только он сам).
И Анатолий Пепеляев у Юзефовича самый настоящий трагический герой, орудие рока и тоже раб своей химеры. «Не сам иду – меня выбирает судьба», – эти слова Пепеляева выбраны первым эпиграфом к роману. Второй эпиграф позаимствован у Юнгера: «Такова трагическая природа мира – вместе с героем рождается его противник». Этим камертоном и задается эпический тон романа.
Начинается роман просто, как «я ехал на перекладных из Тифлиса»: «В августе 1996 года я сидел в здании Военной прокуратуры СбВО в Новосибирске, на Воинской, 5, читал девятитомное дело белого генерала Анатолия Николаевича Пепеляева». В дело были включены даже письма жене.
«Уже, кажется, десятое письмо пишу тебе со времени отъезда из Владивостока. Не так давно мы расстались – это было 28 августа, – а сколько новых впечатлений, переживаний, сколько передумано тут, пережито тяжелого, но все утешаю себя, что наше дело правое, верю, что Господь сделал так, чтобы мы пошли сюда, что Он проведет и не бросит нас».
Они простились 28 августа во Владивостоке. Месяцем раньше Пепеляев прибыл сюда из Харбина, чтобы сформировать отряд добровольцев и оправиться с ним в Якутию – поддержать полыхавшее там антибольшевистское восстание».
Восстание уже было обречено, и оставалось даже не так уж много шансов просто добраться до театра военных действий сквозь лютые якутские морозы, но героя ведет его мечта: «Я верю в Бога. Верю в призвание России». Пепеляев верит в народ, и над ним тяготеет не только долг («Только долг – как он силен во мне!»), но и осознанное желание пострадать. Это герой-мученик. Которого, еще не подозревая об этом, уже поджидает сражающийся на стороне большевиков анархист Строд.
«В прошлой жизни его звали Ян или Йонс, его предки по отцу – крестьяне из Латгалии, отец – фельдшер, сам он – бывший прапорщик, выслужился из солдат, полный георгиевский кавалер. Старорежимных крестов, разумеется, не носит, но заслуженный в боях с Семеновым и Унгерном орден Красного знамени заставляет чекистов сквозь пальцы смотреть на то, что по партийной принадлежности он – анархист.
Строд знает о Пепеляеве, тот о нем никогда не слышал. Они встретятся через год после гибели Каландаришвили, и для одного из них эта встреча станет звездным часом жизни, для другого – началом конца. Друг о друге они пока не думают и не подозревают, что их имена всегда будут произносить вместе».
В момент их встречи воинское счастье распорядилось так, что перевес оказался на стороне Пепеляева, а Строд со своим отрядом был вынужден защищаться в отдельно стоящей крестьянской усадьбе, превращенной им в «навозную крепость» при помощи балбах — брусков замороженного коровьего и конского навоза длиной около 70 см, а шириной и толщиной – 15–25 см.
«Во избежание напрасного кровопролития» Пепеляев предложил сдаться, гарантируя жизнь даже командирам и коммунистам, – этот рыцарь всегда выполнял обещания. Но ему, уже серьезно раненный, противостоял такой же рыцарь – осажденный Строд предложил сдаться самим осаждавшим: «Наша сдача может лишь углубить Гражданскую войну, разорить еще более и без того разоренный край. Разве с нашей стороны это не будет нравственным преступлением?» И патетический финал: «Ключ к прекращению Гражданской войны в ваших руках, не бросайте же его в море крови, а откройте им дверь мира».
И бысть ту сеча зла и люта… Бысть нестерпимый мраз…
Не стану пересказывать, ибо этим можно только ослабить впечатление. Вся пепеляевская эпопея переполнена документальными фактами такой зримой и осязаемой силы, что автор «Зимней дороги» поступает очень мудро, отказываясь от всякой патетики, но придерживаясь того же ровного, проникнутого сдержанной страстью слога. Высокого при этом слога (попутный вызов филологам: определить, чем достигается это ощущение высоты; мне кажется, главную роль играет интонация, ритм, а не лексический состав).
«За Стродом стояла вся мощь красной Москвы, за Пепеляевым не было никого, но мы всегда больше сочувствуем осажденным, чем осаждающим. Как бы все ни обстояло в большом мире, в этой точке пространства они в меньшинстве, они страдают, они уже потерпели поражение, раз им пришлось уйти под защиту крепостных стен, а нам свойственно верить, что правда – на стороне слабейших. Все грехи прощаются им за то, что они замкнуты в кольце укреплений, как душа в теле, как узник в темнице, как Хома Брут – в восставшем из круговой черты на полу незримом столпе, о который бессильно бьются силы тьмы. Кажется, осажденные противостоят не столько другим людям, сколько хаосу и смерти, и мы не потому желаем им выстоять, что они во всем правы, а потому, что они всего лишены. Чем труднее им оставаться людьми, тем сильнее наша вера в их человечность. Нам хочется думать, что внутри этого магического круга все равны, объединены братской любовью и, как сироты, жмутся друг к другу в поисках последнего оставшегося для них в мире тепла».
Вот этим и занимается художественная литература – она противостоит не столько другим людям, сколько хаосу и смерти, наделяя людей значительностью, которой они лишены перед лицом равнодушной природы.
Роман завершается цитатой из Метерлинка, над которой размышлял один из спутников Пепеляева, словно бы предвидя будущее противостояние Пепеляева и Строда: «Мы знаем, что во вселенной плавают миры, ограниченные временем и пространством. Они распадаются и умирают, но в этих равнодушных мирах, не имеющих цели ни в своем существовании, ни в гибели, некоторые их части одержимы такой страстностью, что кажется, своим движением и смертью преследуют какую-то цель».
Вот этим и занимается художественная литература – из хаоса и бессмыслицы она творит иллюзию смысла.
Но нам-то нужнее иллюзия смысла не чьей-то, а именно нашей, истории!
Прощанье с родиной
На первый взгляд странно, что солидный том Леонида Млечина «Брежнев» (М., 2008) вышел в серии «Жизнь замечательных людей», – для нас Брежнев был воплощением ординарности, лучшим подтверждением нашей утешительной уверенности, что мы неизмеримо умнее тех, кто наверху. И его подробная биография как будто с самого начала подтверждает это. После краткого пребывания в гимназии в качестве приготовишки – учащийся трудовой школы, затем кочегар, слесарь, студент землеустроительно-мелиоративного техникума, инженер-теплосиловик, курсант танковой школы, – столько профессий освоить и ни на одной не задержаться, все тянуться к карьере «просто начальника»… Мы же тогда не знали таких красивых слов, как профессиональный менеджер, профессиональный политик: где не
