Так как Болонья – студенческий город134, бросается в глаза большое количество акселератов и, на их фоне, стариков. Молодежь здесь, как правило, выше среднего роста, старики ниже. Точно в первой половине жизни все люди тянутся к солнцу, а во второй – к земле. Вот я и пытался сегодня в старичках рассмотреть позавчерашних студентов. Ведь и сам я университет окончил, страшно сказать, тридцать лет назад, а все как вчера.
Ораторий Санта-ЧечилияОраторий Санта-Чечилия пристроен к Сан-Джакомо-Маджоре: нужно свернуть в малоприметный дворик, по которому шумные дети, все сплошь в плащах Бэтмена, катаются на велосипедах – детский сад. Здесь мне запретили фотографировать. Впрочем, ни фотографии, ни репродукции не передают очарования цикла фресок из жизни Святой Цецилии (1505–1506), созданного художниками знаменитыми и не очень.
Ну, Лоренцо Костой после местной пинакотеки меня уже не удивить – его там несколько залов и сильного впечатления они не производят: Коста художник отличный135, но не самый самостоятельный, много на кого похожий. Вот и в оратории он не сильно выделяется на общем фоне – ведь на двух стенах лоб в лоб живут десять фресок, по пять мизансцен на пролет, и соавторы Косты, написавшего вторую и восьмую композиции, – Франческо Франча (первая и десятая сцены), Джованни Мария Кьодароло и Чезаре Тамароччо (3, 9), Баньякавалло и Бьяджо Пупини (4, 7), Амико Аспертини (5, 6) – ничуть не хуже. Все они, кстати, тоже присутствуют в пинакотеке и создают тот самый мощный замес, который затем станет болонской школой: братья Карраччи ведь возникли не на пустом месте, и весьма интересно понять, почему такой густопсовый академизм возник именно в Болонье, а не в каком-то ином месте.
Так что внутренний сюжет про жизнь и смерть титульной святой не только и не столько про сакральное, сколько про логику конкретного места. Тем более что, как уже понятно из расположения фресок, каждый «творческий коллектив» делал по два сюжета, зеркально отражающихся друг в друге и при этом соседствующих с современниками и конкурентами.
За схожестями, впрочем, следить интереснее, чем за различиями, так как мастера осознанно держались одной стилевой доминанты, которую мне хочется назвать светлой и прозрачной. Промытой.
Наполненной свечением и, с одной стороны, несущей груз прошлого искусства (что внезапно проступает в грузности некоторых фигур), но, с другой – уже вполне струящейся в сторону эталонного флорентийского Ренессанса.
В этом неслучайном соревновании мои симпатии на стороне Франческо Франчи, который открывал и закрывал житийный цикл. Первая фреска изображает свадьбу юной патрицианки Цецилии и язычника Валериана, который уже в следующей композиции станет ее соратником в девстве.
В последней серии цикла Франча показывает погребение святой, и ее резко алый покров притягивает внимание примерно так же, как шарф Джулии Ламберт из моэмовского «Театра», с которым актриса появляется на премьере. Этот покров заметен уже от дверей.
Интересно, конечно, в какой последовательности работали художники и как, насколько осознанно получилось у Франчи убрать конкурентов.
Ораторий в Сан-Джакомо-МаджореС этой церковью (освящена в 1344 году), внутрь которой инкрустированы ораторий Санта-Чечилия и капелла Бентивольо, расписанная Лоренцо Коста (фрески на обоих стенах, их три136, и люнет над алтарным образом, созданным Франча), мне не особенно повезло. Я заходил туда дважды, но оба раза капелла Бентивольо была закрыта – находится она слева от алтаря в глубине апсиды, со стороны входа ее даже не видно, она теряется в потемках.
Это теперь я знаю, что капеллу открывают лишь раз в неделю – утром в субботу. Только тогда можно разглядеть фрески не из-за заборчика (я кинул в аппаратик монетку, свет вспыхнул, а что толку – рассматривать «Триумф славы» и «Триумф смерти» Коста можно лишь сбоку), что, конечно же, входит в правила игры, потому что путешественник, разыскивающий в итальянских городах всевозможные культурные лакомства, время от времени обязан обламываться, чтобы чувство прекрасного не пресыщалось, но саднило недостачами и утратами137, призывающими вернуться сюда еще раз. Для очистки совести или же для окончательной расстановки всех галок.
Сам храм красивый, но выхолощенный, хотя и находится в крайне харизматичном месте – Сан-Джакомо-Маджоре вписана в длинные университетские кварталы; вокруг почти всегда тусуется прихиппованная молодежь да местная алкашня. Сколько бы я тут ни ходил (в пинакотеку или по иным церквям), вокруг кипит и пенится жизнь. Ораторий Санта-Чечилия и капелла Бентивольо похожи на каменные пеналы, оставленные для редких извращенцев типа меня.
Да, недалеко от капеллы Бентивольо в стену вмуровано мраморное надгробие Антона Галеаццо Бентивольо, созданное Якопо делла Кверча, который работал в Болонье примерно с такой же активностью, как Лев Головницкий в Челябинске или Зураб Церетели в Москве. Правда, в отличие от мастеров советской монументалки, он не раздражает. Его работы почти всегда сокрыты в тени народного опиума, напоказ не выставляются и крайне уместны.
