— Я испытываю тот же ненасытный голод, так что мы квиты, — ответила Дейзи, облизывая полные губы и сдерживая волну охватившей ее страсти,
— Я возмещу это тебе, — он говорил серьезно и в то же время, как всегда, поддразнивал ее.
Спустя некоторое время он отнес ее на кровать, положил на край и начал снимать оставшуюся на ней одежду. Развязал шнурки на сорочке, затем добрался до пуговиц на поясе. В это время она сказала:
— Я вся липкая.
— Сиди спокойно. Я закончу раздевать тебя, а потом вымою.
— Но я не чувствую дискомфорта, — тихо сказала она.
— А как ты себя чувствуешь? — спросил он со слабой улыбкой.
— Как будто горячая часть тебя все еще внутри меня.
— Умная девочка, — поддразнил он, целуя ее в губы.
— Поцелуй меня еще сюда, — сказала она, трогая набухшие соски.
— Позволь мне сначала раздеть тебя, иначе мы никогда не избавимся от остальной части твоей одежды.
— Как ты можешь быть спокойным, рассудительным, и это при таком состоянии?
Она коснулась его пениса, который снова был твердым и огромным, как будто ничего не было между ними всего пару минут назад.
— Ктото же должен быть рассудительным, — сказал он с усмешкой.
— Почему? — она кокетливо посмотрела на него.
— Потому что я хочу избавиться от этой надоевшей мне юбки и белья. Этот пояс слишком тугой, — сказал он, ведя борьбу с пуговицей.
— Нужно добавить по дюйму вот сюда и туда, — она показала пальцем.
— Приятная мысль, — сказал он. — Ты нуждаешься в новом платяном шкафе. Завтра.
— Мы не можем все сделать завтра. Кроме того, может быть, завтра я не собираюсь вылезать из постели.
— Хорошо, — сказал он. — Тогда завтра мы вызовем когонибудь из магазина и тебе не нужно будет покидать кровать.
— Это тебе не Париж.
— Торговцы отказываются от денег в Монтане?
— Сплетни разносятся по городу со сказочной быстротой.
— Так же, как и в Париже, да? Она улыбнулась.
— Ты всегда будешь баловнем судьбы?
— В ближайшие годы — да. Терпи, я намерен остаться с тобой навсегда. — Он с треском отодрал пуговицу. — Большая пуговица или маленькая петля, — объявил он с веселым блеском в глазах. — Если я буду все время одевать тебя…
— Или раздевать…
— У меня это само собой получается.
— Я думаю, что тогда у меня через месяц не будет одежды.
— Я улажу это.
— Я умру от счастья… через неделю.
— Я не позволю тебе.
— Как высокомерно. Он усмехнулся:
— Я гдето читал об этом.
— В дополнение к большому практическому опыту.
— С того дня, как я встретил тебя, я предан только тебе. Теперь встань, и мы наконец избавимся от всего этого…
Она подняла руки и обняла его.
— Я все правильно говорю о своей верности? — спросил он с плутоватой улыбкой, когда она отпустила его.
— Это очень приятно слушать, — дразнящим тоном ответила она.
— Я привез тебе подарки. Надеюсь, они сработают.
— Каким образом?
— Обычным, — передразнил он. — Только не надувай губы, или я не дам их тебе.
— Я не дуюсь, — сказала Дэйзи, вдруг подумав о других женщинах, которым он покупал подарки. — Что же, с подарками у тебя богатый опыт.
— Ты не любишь подарки? — сказал он, поднимая ее на ноги, чтобы снять остатки одежды. — Мои тебе понравятся, — сказал он, не обращая внимания на ее ревность и укладывая ее на белоснежные подушки. — Сейчас, подожди немного.
После этого он вымыл ее теплой водой, приготовленной заранее, весьма эротично поглаживая льняной тканью бедра и убирая остатки их любовных утех.
Она была довольна, что позволила ему позаботиться о себе. Позже он вымылся сам, чем удивил ее. Он никогда раньше не делал этого в ее присутствии. Дейзи внимательно наблюдала за ним. Этьен был прекрасно сложен, его возбуждение снова было очевидным. Она поражалась тому, как он мог сдерживать себя, ощущая такую сильную физиологическую потребность, и рационально вести речь о какихто подарках.
Принеся с собой маленький кожаный несессер, он достал стопку фотографий, разложив их на кровати. Взял себе пунш, а Дейзи вручил теплое молоко. Затем сел, скрестив ноги, рядом с ней, среди соблазнительных обнаженных натур Боннара.
Женщины в самых различных позах раздевались, купались, поднимались с постели, лежали, закрыв или открыв ноги в длинных черных чулках, рассматривали себя в зеркале, томно расчесывали волосы.
— Они прекрасны, — сказала Дейзи, — и очень привлекательны в этих черных чулках.
— Они невзрачны для любви, но независимы и очаровательны в своей раскованности. Я подумал, что они понравятся тебе. Но у меня есть еще коечто.
Он наклонился и достал изза кресла картину, на которой была изображена мать, держащая ребенка сразу после купания, — великолепное произведение в японском стиле.
— Это работа американской художницы Мэри Кассатт. Я думаю, что она тебе тоже понравится.
— Я ничего тебе не подарила, — тихо сказала она. — И поэтому чувствую себя виноватой.
Ее пальцы двигались по позолоченной рамке картины.
— Никакие подарки не сравнятся с ребенком, которого ты носишь от меня.
И, придвинувшись к ней, он поцеловал ее долго, медленно, сладко.
Этьен чувствовал ее реакцию, ее желание. Но, оторвав свои губы, забрал у Дейзи пустую чашку и вместе со своей поставил на стол.
— Я не знаю, спит сейчас Луи или нет, чтобы подтвердить мои слова, но теплое миндальное молоко, как рассказывала его мать, использовалось арабами как элексир в определенных целях.
— Поэтому его пьют от усталости?
— Возможно, — сказал Этьен, отодвигая фотографии и картину.
— Это очень полезно — молоко с медом, миндалем и яичным желтком, — добавил он, возвращаясь к ней. — И мы поддержим твое здоровье. — Он обхватил ее груди руками, скользя по их выпуклостям к соскам. Затем коснулся чувствительных точек, нежно, мягко потянув их, наклонил голову и взял один сосок губами. — Я готовлю их к приходу малыша.
Он сосал нежно, постепенно усиливая давление, сначала один, потом другой, пока Дейзи в изнеможении не откинулась на подушки. Ее чувства были напряжены до предела, сфокусированы на его губах, на своем безумном желании, от которого подрагивал каждый нерв, а жар разливался по всему телу.
— Я хочу тебя, — прошептала она. Ее пальцы ласкали его черные волосы, спина изогнулась, грудь приподнялась, а глаза были закрыты от удовольствия.
