– Я тебя люблю.
А я не говорю.
Не могу.
Не должен. Тут еще и вопрос принципа (и моего мужского я). (Если надо, я с легкостью говорю эти слова разным девчонкам, когда это не значит, что надо будет от чего-то отказаться. Наоборот, я что-то получу, а не отдам.) Я не мог даже сказать «конечно» Вирджинии, хотя получил бы за это немало; а я вместо того увертывался от нее, запинаясь, неуклюже отшучивался и, точно пес, которого прогнали, поджав хвост, убирался с глаз долой.
– Выйди в коридор, – мог я сказать.
Или:
– Приходи вниз, – мог я позвать ее, точно беспечный искатель приключений (если знал, что времени у нас будет в обрез).
Но никогда не мог сказать «Ладно», если она предлагала:
– Сними номер в гостинице.
И всякий раз, как я снова понемножку с трепетом (вернее не скажешь) к ней приближался, я вовсе не был уверен, одарит ли она меня опять своими чувственными, бесстыжими милостями. (Без них я почувствовал бы себя нищим.) Но она всегда была милостива. Она могла бы подкосить меня несколькими словами (могла разболтать про меня), я так бы и рухнул и никогда уже не стал бы твердо на ноги. (Кому-нибудь пришлось бы передвигать меня, поднимать с одного места и ставить на другое, как шахматную фигуру или шашку.) Я ей нравился. Том оставлял ее равнодушной.
– Ты лучше, – говорила она мне.
Тогда почему ж она мне не дается?
– Владей же мною, как владел той Мэри субботним вечером, субботним вечером.
У Тома не было чувства юмора. (Что у него было, так это почерк, который мне хотелось и удалось у него перенять.) Он трахался с Мэри Дженкс, зато я мог рассмешить Вирджинию. Ха-ха. И в этих случаях бывал собой доволен. (И врал про нее черт-те что моим приятелям-сверстникам, жившим по соседству.) Мы с ней весь день похотливо поддразнивали друг друга. Я подтекал (сладострастно. Сладострастный чем не похотливый). Теперь никто меня не поддразнивает. Если уж нынешняя девчонка соглашается, она говорит «да», и не успеваю я развязать шнурки башмаков, а она уже все с себя сбросила.
– Хорошо было, – со вздохом говорят после эти нынешние.
– Мне это было просто необходимо, – заявляют они.
Так я им и поверил! Да мне все равно. У меня одна забота: как бы поскорей уйти или выпроводить ее из квартиры Рэда Паркера, чтобы еще соснуть перед тем, как вернуться на работу или поспеть на поезд. Они так же тупы, как моя жена, когда, хорошо настроенная, она по простоте душевной все еще пытается разработать основополагающие правила, которые сделали бы наш брак более счастливым, а ведь я прикидываю, далек ли тот день, когда разведусь с ней и только меня и видели. Это блаженное тупоумие (полнейшая неспособность понять истинные мои чувства) меня бесит.
– Хотела бы я знать, о чем ты на самом деле думаешь, – говорит она иногда.
(Не хотела бы она это знать.)
– Обдумываю свою речь.
– Да нет, все время.
– О выступлении думаю. Если меня повысят в должности, вероятно, надо будет выступить совсем иначе.
– Когда ты вот так притихнешь, все мы думаем, ты сердишься. И стараемся догадаться из-за чего..
Вирджиния обычно закидывала голову или склоняла набок, нахально, плотоядно, бесстыже меряя меня искушенным, насмешливым взглядом, пышные груди ее (в ту пору грудастые девчонки тоже иногда сильно затягивались) поднимались, точно орудия на лафетах, и беззастенчиво нацеливались прямо на меня. Она-то знала, что у меня на уме.
– Вот что во мне нравится мистеру Льюису, – гордо провозглашает она. Видит, я пожираю ее взглядом, и на мгновенье кончик язычка мелькает между сверкающими зубками. – И тебе тоже.
– Выйди на минутку.
– Войди.
– Мучительница.
– Сам мучитель. Весь день разжигаешь девчонку да будоражишь, а потом даже в гостиницу не ведешь.
– Я не знаю, как это делается.
– Могу научить.
– Лучше сама меня поведи.
– Пойдем вместе. Запишемся как мистер и миссис Трах.
Теперь девчонка в двадцать один год для меня слишком молода, ребячлива, беспокойна. Если она вместе со мной работает, нипочем не стану с ней связываться. Это ведь будет известно всей Фирме. (Они теперь откровенничают со своими подружками. И с родителями!) Мне даже неприятно, когда такие молоденькие работают у меня в отделе, и как они стрекочут, неприятно (по выговору сразу ясно, где они живут или что они из рабочих семей). Им недостает утонченности. Почти у всех, кто не носит лифчики, грудь обвисает, и выглядит это ужасно. Я редко завидую молодости. Терпеть ее не могу. Желторотые не слышат шума. Сами невозможно шумные. Хоть бы они на людях помалкивали да приглушали проигрыватели и транзисторы. Моей дочери скоро будет столько, сколько Вирджинии. Выглядит она уже старше, потому что, когда не горбится, выше ростом. Хоть бы сообразила и не расхаживала по дому в одной ночной рубашке. Хоть бы жена сказала ей. Говорить об этом самому, с ней ли, с женой ли, мне трудно. (Пожалуй, я никогда больше не смогу спать в двуспальной постели с мужчиной. Предпочту устроиться на полу или в кресле. И все равно это будет подозрительно.) Я не любитель задниц. Иной раз мне и с женой-то канителиться неохота. Просто хочу войти и кончить, и всего делов. Или вовсе не хочется никакого секса. Тогда нахожу отговорки. Существует преграда, когда временно нет настроения. Это убежище. Захочу – и преграда эта исчезает. Ничего у них там нет, наоборот, кое-чего не хватает. У меня грязные мысли. Это тоже убежище. (А бывает я хочу, а жена – нет, и мне это как удар по лбу, по глазам и переносью.) Вирджинии исполнился двадцать один год, и она была старше меня (и если я хочу вспоминать о ней с романтической тоской и нежностью, я должен думать о ней именно так).
Кончиком алого своего язычка она обожгла бы меня, перевернула все во мне вверх дном (как умеет Пенни), окунула бы в море пьянящей, зыбкой дрожи, закружила, кинула в бурю знобящего первого подступа и безумия, и кажется, взмыл бы вверх, пролетел бы сквозь потолок, будто ракета «земля – воздух». И, едва опомнясь и обретя дар речи, я просил бы пощады. (Теперь я проделываю все это с Пенни. И с женой.) А она потом любовно глядела бы на меня, сладостно насытясь, стоя на коленях меж моих колен и радовалась бы тому, как здорово у нее получилось, сколько удовольствия мне доставила. Теперь бы я не струсил, не попятился.
– А он не ревнует? – спрашиваю я. – Вдруг он сейчас нас увидит.
– Он хочет уйти от жены и жениться на мне. Мы с ним ходим в рестораны, где мало народу, и выпиваем и обедаем. Ему нравится, как я целую.
– Мне тоже.
– И мне. Я долго практиковалась, вот и научилась. Ты бы попробовал, как это получается, когда я совсем раздета и по-настоящему в настроении. Не знаю, чего ты ждешь.
Я прикрылся папкой с несчастным случаем (вдруг несчастный случай произойдет со мной).
