«Где сможешь найти ты меня,Не сиди на могиле печальной,Там души моей нет и следа.Сними свой наряд погребальный.Я не связан холодной землёй,Улечу, понесусь я с ветрами,Что прохладу даря в летний зной,Прилетают к тебе временами.Глубину океанов измерю собойИ волной тебя брошу на берег.Буду тёплого солнца ярким лучом,Чтобы чёрные мысли развеять.Буду в голосе каждом, надежду даря.Не ходи на могилу, там нету меня…Если ищешь, наверх не смотри,Я давно уж у кромки зари…»[25].
Я прочитала стихотворение в третий раз, и внезапно моё беспокойство превратилось в страх. Поездка была прощанием? Почему он дал мне доверенность в банк именно сегодня?
– Мне нужно выйти. Завтра вечером вернусь, – крикнула я родителям, уже выбегая из дома. Я дёрнула Лайку за поводок, и собака пошла за мной.
– Джессика, – крикнула мама мне вслед. – Да что с тобой? В последнее время ты очень странно себя ведёшь.
– Всё в порядке, просто кое-что забыла! – дрожащими руками я завела машину и понеслась, явно превышая скорость, к Дэнни. Мне было всё равно, что я опять криво припарковалась, я в панике побежала в квартиру. Дэнни в костюме для пробежки сидел перед работающим телевизором. Он в недоумении приподнял бровь, я показалась себе ужасно нелепой. Вздохнув, я пожала плечами:
– Извини, я тоже не знаю… Я подумала… Ах, без понятия, почему я приехала.
Он улыбнулся мне, словно понял мою тревогу:
– Ты подумала, я лежу сейчас в ванной и режу себе вены?
– Опасалась, да.
– Ерунда, – сказал он. – Истекать кровью слишком долго.
– Дэнни, я тревожилась не напрасно?
Он хлопнул по дивану, чтобы показать мне, что я должна сесть рядом с ним.
– Нет, – уверил меня он. – Пока я хорошо себя чувствую, ты можешь о таком не беспокоиться. Когда до этого дойдёт, я заранее предупрежу тебя. Обещаю.
Я подумала о решении, которое он принял в Шварцвальде перед хосписом для больных СПИДом. Если он готов лишить себя жизни, то и я тоже готова.
– Тогда я с тобой!
– Что? – он уставился на меня, как будто я потеряла рассудок.
– Ты всё правильно расслышал! Если ты перережешь себе вены, тогда то же сделаю и я. Бросишься под поезд, я пойду за тобой. Выпьешь снотворное, я выпью то же количество.
Дэнни вскочил с дивана.
– Убирайся, – прорычал он.
– Я это серьёзно! Ты сказал, что любишь спорт и действие, и не хочешь жизни без них. Я люблю тебя и не хочу жизни без тебя!
– Но я болен. У меня нет выбора. Я бы с удовольствием ещё пожил, но не могу. А ты можешь, и ты будешь!
– Нет. Я уйду с тобой.
– Проваливай, – угрожающе сказал он и показал на дверь. – Забирай свою собаку, и больше не возвращайся!
– Нет, – повторила я.
– Между нами всё кончено, – его голос стал ледяным. – Делай, что хочешь, ты больше не подойдешь ко мне!
– Ты, видимо, решил, что то, что ты задумал, мужественно. Но это не мужественно! Это просто тупо! Это просто безумие!
Как всегда, когда я начинала кричать, он просто оставил меня одну. Он опрометью выбежал из гостиной и захлопнул за собой дверь. Я прижала к груди одну из подушек и заплакала. Почему он не хочет понять меня? В других случаях мы всегда были на одной волне, он понимал мои чувства без моих объяснений, а теперь реагирует вот так.
По пути в спальню мой взгляд упал на кухонный фасад. Дэнни написал что-то поперёк верхних шкафчиков чёрным маркером:
«Путь верный иль неверный впередиОтвагу иль безумие найти.Ничтожно и уже не важно это.Отсчёт идёт моих часов на свете…Последний путь пройду один теперь,А ты оставь мне в сердце своём дверь[26].
Прости, Даки.
Мне очень жаль.»
На кухонном полу я снова безудержно разрыдалась. Он никогда не возьмёт меня с собой, он оставит меня одну в этой чёртовой жизни, при этом веря, что делает всё правильно.
Во мне вспыхнула ярость. Почему он мог решать, а я нет? Что давало ему право распоряжаться моей жизнью?
Я быстро встала и пошла к нему, хотела зайти в спальню, но он закрылся.
– Дэнни! Открой!
– Нет. Это конец. Ты больше не подойдёшь ко мне.
– Открой!
– Никогда. Иди домой.
– Моя собака у тебя в комнате, идиот!
– Я привезу её завтра. До свидания, Джессика!
Вне себя от ярости, я заколотила по двери:
