Погреб твой пуст, перелившись во чрево сидящих!
Сосандр поднял над головой руки, похлопал. Голоса стихли.
– Это полуправда! – громко заявил художник. – Сосандр уважает друзей и себя и имеет запасной погреб! Нового урожая вино, молодое. Мажьте его винными дрожжами лица – молодыми останетесь. Говорят – старый друг лучше новых двух. Правильно, но призываю – не старьтесь. Кому весело быть рядом с брюзгой и развалиной!
Он махнул слугам, застывшим в ожидании распоряжений, и те опрометью бросились из помещения.
– Друзья! – снова перекрыл веселые возгласы зычный голос Сосандра. – Вот гость из соседней Скифии, имя ему Лог. Он нашего цеха и мастер отменный. Старейшина Скил, что всем нам понравился, меня с Гекатеем просил быть ему в дружбу. Примите его. Я принял.
Снова раздались рукоплескания. Сосандр возлег, указал Логу на место рядом. Мастер последовал его примеру, им тотчас наполнили кубки, предварительно процедив вино из амфоры через ситечко.
К ним со своей неизменной глиняной кружкой потянулся поэт.
– Ты не похож на скифида, Лог, – заговорил он, стараясь подавить икоту. – Но раз Сосандр говорит, как не поверишь? Выпьем, чтоб люди степей почитали мои поэмы, как их почитают и любят и ждут новых у нас, в Ольвии. Я, Астидамант, говорю это!
Он опорожнил кружку, опустился на свое ложе и что-то забубнил, отбивая такт по столешнице кружкой.
– Я знаю его, – шепнул Лог Сосандру. – Видел на воротах.
– О, там ему место отныне! – засмеялся художник. – Астидаманту не дает покоя слава Гомера. Он несчастлив тем, что тот давно мертв, и ему не с кем потягаться в искусстве говорить устами богов. И он потягивает из кружки. На ворота поставлен за пьянство.
– Как растопить крепкобронное сердце Филлиды? – неожиданно плаксиво выкрикнул Астидамант. – Ноги поэмой любви обернула и ходит, согражданам-братьям позор мой являя, Филлида!
– Его возлюбленная так жестока с ним? – улыбнулся Лог, невольно прислушиваясь к велеречию поэта.
Сосандр захохотал, утер полой плаща слезы.
– Никакой Филлиды нет! – выдавил он сквозь смех. – Это вечная тема его любовных бредней. Он эллин – и крепкий, и добрый, но возлюбленную себе соткал из воображений. Ловит в воздухе, но что остается в руках? К груди прижимает, но тщетно!.. Тихо! Идут виноносы! Гимн в честь даров Персефоны!
Недружный, но сильный рев потряс воздух. И пока слуги из огромных амфор наливали вино в кратеры – чаши, где разбавляли его водой, прежде чем наполнить килики и кубки, хор гремел:
Потом своим многотрудным бразду увлажняя,Пахарь за плугом ходил. После он мертвые зернаСпрятал в земле, – проросли они злаком,Чтоб люди и ели и пили, ни в чем недостатка не зная!
Пиршество продолжалось. Лог с интересом прислушивался к разговорам, сам вступал в посильный для него. Он очень скоро почувствовал себя среди своих людей, умелых в деле и добрых. Сосандр гостеприимно улыбался, направляя внимание мастера то на одних спорщиков, то на других.
– Громко кричат, но о важном, – пояснил он. – Вот послушай. Тот, в голубом хитоне, – философ, противник его, хоть и мал ростом, но строит высокое. Он зодчий.
– …Еще древние стремились очеловечивать все окружающее их, даже богов. Я не говорю о храмах и животных, коим давали имена людские. Возьмем колонну. В ней видим смысл человеческого тела! – скрестив на груди руки, неожиданно густым басом гудел низенький зодчий. – Самое основание наречено ими пятой, середина – торсом, а верх – головой. Только стремясь передать земные радости посредством искусства, художник поднимается на божественную высоту понимания смысла бытия. И что есть правдивее жизни, как не сама жизнь? Все рядом: горе с радостью, слезы со смехом, добро и зло. Но оставь что-нибудь одно на земле, остальное отринь, и наступит погибель. Нет, я голосую за всю компанию.
– А я за ту, что подобрее! – возражал обладатель голубого хитона, нестарый, но совершенно лысый человек. Он нагнул бугристый череп, будто приготовился боднуть зодчего. – Жизнь каждого – это короткий отрезок той дороги, по которой идет в данный момент все человечество. И такими отрезками шагать ему вечно. Но отрезок этот не всегда бывает благополучен и гладок, отсюда судьбы людей, как и судьбы искусств, печальны, вспомни Микены и Крит.
– И что же? Крит и Микены ожили в Афинах!
– Ты не видишь зла в войнах – это уже зло. – Философ промокнул платком лысину. – Афины, Афины!.. А если туда придут варвары?
– Примут то, что есть, и приложат свое! – убеждал зодчий. – Уверен, войны не всегда несут зло, иногда это обновление. Приходится заново строить, а значит, лучше. Вон рядом с Сосандром сидит варвар-скифид. Это его ты страшишься? А ты пойди и спроси, чего он хочет. Или, думаешь, варвары смеются и плачут по-другому? Рождаются не так и не так умирают?
