Картина оказалась портретом молодой женщины, судя по одежде знатной итальянки шестнадцатого-семнадцатого века. Юная дама была красива, но вовсе не это привлекало к ней взгляды присутствующих. Дело было в удивительном сходстве изображенной на портрете девицы с Эмильенной. Жену Армана роднили с портретом не только длинные золотистые волосы и голубые глаза, но и отдельные черты, и даже выражение лица.
– Кто это? – девушка выглядела чрезвычайно удивленной.
– Насколько мне известно, перед вами портрет Лукреции Борджиа в юности, – ответил отец Пабло.
– Той самой Лукреции Борджиа, которая три раза была замужем и считалась олицетворением порока? – уточнила Эмили.
– Это неправда, – раздался сильный и чистый мужской голос за спинами троицы, созерцавшей картину. Супруги Ламерти и отец Пабло обернулись к вошедшему. Им оказался молодой человек лет двадцати пяти с темными вьющимися волосами и яркими карими глазами, не красивый, но исполненный какого-то внутреннего сияния, придававшего ему неуловимую привлекательность.
– Персона моны Лукреции окружена множеством слухов, большинство из которых лживы, поскольку распускались врагами ее семьи. Отец ее и братья, и правда, были исполнены алчности, властолюбия и порока, но бедняжка Лукреция – лишь жертва и пешка в их играх. Раз за разом выдавая ее замуж в своих интересах, мужчины Борджиа не считались с ее чувствами и желаниями. Сама же мона Лукреция была романтичной мечтательницей, искавшей любви. Но если она и обретала кратковременное счастье, отец и брат спешили отнять его у нее. Познав за короткую жизнь куда больше страданий, чем радости, прекрасная Лукреция Борджиа и после смерти удостоилась сомнительной чести – быть оклеветанной в истории. Мне хотелось бы исправить эту несправедливость и запечатлеть ее такой, какой, как мне видится, она была – чистой, юной и прекрасной.
Во время этой вдохновенной тирады, Арман стоявший в тени, внимательно всматривался в лицо говорившего. Когда же тот замолчал, Ламерти шагнул вперед, оказавшись с ним лицом к лицу.
– Пьетро? – обратился Ламерти к молодому человеку, хотя и без того знал, кто перед ним.
– Арман? – в свою очередь удивился итальянец.
– Вы тот самый художник? – вмешалась в разговор Эмильенна.
– А вы та самая прекрасная дама сердца моего друга? – улыбаясь ответил вопросом на вопрос Пьетро.
Отцу Пабло оставалось лишь стоять и во все глаза смотреть на столь неожиданный обмен любезностями. Пьетро Сондерини, расписывающий своды церкви, был ему хорошо известен, но знакомство художника с только что обвенчанной парой французов чрезвычайно удивило отца-настоятеля. Меж тем трое неожиданно встретившихся молодых людей продолжали, перебивая, задавать друг другу вопросы.
– Так ты все-таки вернул ее? – обратился художник к Арману. Тот самодовольно ухмыльнулся в ответ.
– Позволь представить тебе мою жену – Эмильенну де Ноа… де Ламерти, – поправился он.
– Безмерно польщен знакомством с вами, синьора, – Пьетро склонился в учтивом поклоне и поцеловал протянутую руку.
Арману не слишком понравился восторженный взгляд, которым приятель смотрел на его жену. Впрочем, то было не восхищение мужчины прекрасной женщиной, а фанатичный огонь художника, узревшего идеальную модель.
– А ты, как я погляжу, решил не ограничиваться моим заказом и использовать образ Эмили в прочих своих работах? – Ламерти прищурился. Он не то чтобы злился, но определенное недовольство испытывал. – Сегодня она Лукреция, завтра – Мадонна, и так моей женой будет любоваться вся Флоренция.
– Ты против? – Пьетро не мог понять, как можно не хотеть увековечить свою любимую.
Не успел Арман ответить, как в разговор вновь вмешалась Эмили.
– А мне очень даже льстит остаться в веках, – мило улыбнулась она. – Особенно если это послужит оправданию невинно оклеветанной девушки. Но почему портрет столь светской дамы, находится в церкви? Ведь, несмотря на то, что Лукреция – дочь Папы Римского, и даже не столь порочна, как принято считать, все же к святым ее тоже никак нельзя отнести.
На этот вопрос вместо художника ответил отец Пабло.
– Пьетро расписывает своды нашего храма. В благодарность мы позволяем ему использовать часть ризницы как мастерскую, где он может работать над своими картинами. А теперь, господа, позвольте покинуть вас в обществе вашего друга и заняться делами, – с этими словами священник вышел и направился к исповедальне, где его уже ожидали несколько прихожан.
– Значит, расписываешь церковные стены и тут же рисуешь распутниц? – усмехнулся Арман. Последняя реплика предназначалась Эмильенне, дабы уязвить ее за радость, проявленную по поводу воплощения в образе Лукреции Борджиа.
Итальянец в ответ лишь добродушно рассмеялся, а Эмили скорчила мужу недовольную гримаску.
– Послушайте, Пьетро, – обратилась она к художнику. – Расписывая своды храма, быть может, вы имеете доступ на крышу? Уверена, мой ревнивый муж простил бы вашу неслыханную дерзость, если бы вы провели нас туда.
Ламерти на это лишь покачал головой, в очередной раз убеждаясь, что обаяние его любимой способно разрешить любые недоразумения и помочь ей добиться всего, чего ей захочется.
– Для меня будет честью выполнить ваше желание, синьора, – художник поклонился, прижав руку к груди. – А если ваш муж еще и позволит вам позировать мне для завершения портрета моны Лукреции…
– Пьетро, не забывайся! – в голосе Армана слышалась если не явственная угроза, то по крайней мере намек на нее.
Итальянец притворно вздохнул и попросил влюбленных следовать за ним. Вскоре он открыл перед ними небольшую дверь и указал путь вверх по лестнице, а после оставил вдвоем. Едва закрыв дверь, Арман поспешил высказать Эмили свое неудовольствие.
– Не успев выйти за меня замуж, ты тут же начинаешь кокетничать с малознакомыми мужчинами, – проворчал он.
– Зато мы сможем подняться на крышу! – с победоносным видом возразила девушка.
Ее неподдельная радость и торжество смягчили Ламерти, тем более, что он не так уж и злился на приятеля.
– Вашу руку, мадам де Ламерти, – обратился он к жене. – Помнится, вы имеете обыкновение падать на узких лестницах.
– Когда я слышу «мадам де Ламерти», мне кажется, что речь идет о твоей матери, – призналась Эмильенна.
– Честно говоря, мне тоже, – рассмеялся Арман. – Но нам обоим придется привыкнуть к твоему новому статусу.
Преодолев лестницу и отомкнув полученным от Пьетро ключом узенькую дверцу, они оказались наверху. Крыша церкви святой Франчески была не слишком-то приспособлена для созерцания видов. Между крутыми скатами куполов и довольно хлипким на вид ограждением лишь узкая полоска пространства позволяла стоять на краю. Однако молодых людей это не напугало. Арман крепко держал свою спутницу за руку, понимая, что ее подвенечное платье, хоть и прекрасно, но совершенно не приспособлено для прогулок по крышам.
