Книга Блокада - Сергей Малицкий

— Вот уже и светлые стали тебе друзьями, — сказала Лента.

Пустой посмотрел на Коркина, который позвякивал цепью лебедки, поднимая тяжелую гирю, потер глаза.

— Ты неправа. Они не стали друзьями. Они просто перестали быть врагами. Или никогда ими и не были.

— Она была той самой женщиной, которую ты искал, — упрямо повторила Лента. Ее гиря уже поднялась до потолка, но она продолжала дергать цепь, словно и не замечала, что та уже не поддается.

— Послушай… — Пустой поймал ладонь девушки, посмотрел сквозь Коркина, словно скорняк и не пыхтел поблизости, поднимая самую тяжелую гирю, словно того вовсе не было рядом. — Я хочу тебе рассказать. Именно теперь. Сейчас. Потому что не знаю, что будет через час. Но хочу, чтобы ты знала. Я расскажу тебе только самое главное из того, что вспомнил. А я вспомнил очень многое, в том числе и то, чего не вспомнил бы в противном случае никогда. Я увидел маму, которую до этого видел только по фотографиям. Увидел ее живую. Увидел, как она радовалась мне, увидел, как она плакала об отце. Увидел, как ее не стало. Ты знаешь, сложись как-то все иначе — я бы построил дом возле девятой пленки, чтобы каждый день погружаться в то, с чем не столкнусь наяву уже больше никогда. И вот я видел, как ее не стало. Это сделал кто-то из светлых. Не знаю кто — Рени-Ка или кто-то другой, — они в том состоянии все были на одно лицо. Да, конечно, они просто пытались убить меня еще младенцем: откуда им было знать, что, направляя на меня нейтрализатор, они убивают всех, кто стоит рядом. Я не простил им этого, но я не буду выяснять, кто именно был под маской. Потом они пытались убить меня, когда я вырос. Там, у нас дома, что-то пошло не так, и они взялись за меня всерьез. Сначала попытались выкинуть из мира с помощью нейтрализатора, потом уничтожили мою жизнь. Все, что я создал. Решили, что, если хочешь сдвинуть человека с места, надо лишить его корней. Они делали все, чтобы я оказался здесь. И они этого добились. Я не знаю, принесет ли это им удачу, но знаю точно, что даже мифическая возможность вернуться домой не была для них главной. Они бились от отчаяния. Главное для них было — остановить это все. Прекратить!

— То самое, что именно теперь ты пытаешься запустить вновь? — спросила Лента.

— Отчасти так, — усмехнулся Пустой. — И вот я здесь. Мои друзья или мертвы, или далеки от меня. Мое сегодня — крайне сомнительно. Мое будущее… Скажем так: оно пока неясно. Но прошлое у меня все-таки есть! И в этом прошлом мой отец, о котором я почти ничего не знаю и который тридцать пять лет назад стоял среди вот этих шестерен, вовсе не собирался взваливать на меня того, что он здесь не успел доделать. Но так случилось. И я здесь. В том числе и по воле светлых. И по воле аху, кстати. И по воле того же самого Галаду, чей Тарану уничтожил очень многих людей и там, у нас дома. Твоего отца уже нет, Лента. Кто-то из светлых убил его в тот момент, когда он едва не рассказал мне чуть больше, чем нужно было. Пять лет уже прошло, как его нет.

— Я знаю, — помрачнела Лента и тоже посмотрела сквозь Коркина, словно он был склеен из прозрачного пластика. — Я почувствовала. Через тринадцать лет, как попала сюда. Мне было двадцать три. Да-да, это заслуга Мороси, что я так выгляжу, мне уже двадцать восемь. К тому времени я уже повидала многое, Лот давно переправил меня к Сухой Брише, и вот пять лет назад у меня внутри что-то словно оборвалось. Я возилась с отварами для больных, и уронила ложку в котел, и опустила руку в кипяток, но боли не почувствовала. И даже ожога не случилось. Я почувствовала, что отца нет. Просто у меня никого не было, кроме него, хотя я очень была обижена на него.

— Он любил тебя, Ленточка, — сказал Пустой. — За секунды перед смертью, когда я показал ему твою фотографию, он вдруг переменился. Его словно перекосило. Вся боль, что копилась в нем долгие годы, хлынула наружу. Он почти закричал мне — спаси ее, выручи. Помоги. Кляну тебя, попадешь туда — вытащи ее. Она — все! Все из-за нее. Только из-за нее. Поклянись.

— Так ты выполняешь клятву? — спросила Лента.

— Я не успел поклясться, — развел руками Пустой.

— Отлично, — стиснула зубы Лента. — Я не люблю клятв.

— А я и не стану тебе клясться, — ответил Пустой.

Только и всего? Или Коркину так показалось, а на самом деле он сказал больше?

— У тебя есть жена, — прикусив губу, шмыгнула носом Лента. — Умная, красивая, пусть и не такая красивая, как была, но с женами это случается со временем. Правда, мне кажется, что она все-таки постарше тебя лет на… много. Но светлые стареют гораздо медленнее. Или тебя не устраивает ее нынешняя внешность?

— Она красивая, — пожал плечами Пустой. — И внутри, скорее всего, осталась той же самой. То есть я думаю, что она не врала мне, когда мы были вместе. Не врала в главном. Но в том-то и дело, что главное от неглавного отделить невозможно. Пусть даже в этом не было ничего личного. Или даже было.

— Я видела нечисть, — сказала после паузы Лента. — Я всегда видела что-то, чего не видел никто. Мама убаюкивала меня, но она не видела, а я видела. Я, кстати, говорила в детстве на двух языках — да, вторым был ливский. Теперь-то уж я все забыла. Отец злился, когда я, кроха, переговаривалась с ней на непонятном. А потом стала появляться нечисть. Много нечисти. Нечисть отсюда, механик. Эти крылатые бестии из-за девятой пленки, беляки, голые кошки. Мы жили под Красноярском на маленькой станции, я только-только пошла в школу, отец пропадал в части. Наверное, там была какая-то, как ты говоришь, трещина в ткани мира. Нет, конечно, нечисть не появлялась там во плоти, но терзать душу она могла и так. Я часто видела странные тени. Они пытались задушить мою мать. Она любила ворожить, но все на уровне баловства. Не знаю, но, когда она жаловалась на головную боль, я видела какие-то тени, которые душили ее. Я даже пыталась что-то объяснить ей, но… Отец пропадал на работе, привозил какие-то таблетки. Короче, я пришла домой и увидела, как какая-то тварь душит мою мать. Я схватила топор и ударила ее. И убила. Но мать была уже мертва. У нее просто разорвалось сердце. Когда домой вернулся отец, трупа чужака уже не было. Это был какой-то слизняк вроде огромной пиявки. Он растворился. Или его не было вовсе. Но мать умерла не от удара топором — я только разрубила край стола. У нее на самом деле разорвалось сердце. Потом Лот мне объяснил, что в трещины мира могут заползать невообразимые твари, которые вовсе не имеют своих миров, и что, скорее всего, их привлекала не моя мать, а я, потому что они хотят тех, кто их видит. Те, кто видит, наделяют реальностью тех, кого нет. Может быть, это и привлекло светлых? Я могла послужить им: ведь у них не было уже связи с их миром. Или она была затруднена. Но тогда… Тогда я билась в истерике и пыталась доказать, что мать убита каким-то чудовищем. Я так подробно описывала отцу эту картину, показывала зарубку от топора на столе, что он решил, будто я сошла с ума. Испугался, что лишится и дочери. И сам стал повторять мне, что это он убил тварь, и повторял до тех пор, пока не поверил в это сам. А потом пришла Нотта. Она познакомилась с отцом и стала жить с ним, как жена. Знаешь, он был счастлив. Я даже думаю, что не менее счастлив, чем ты. Она была… хорошей женой. Кто бы ни скрывался тогда под ее личиной: Яни-Ра, Твили-Ра или даже Вери-Ка. Но скорее всего, это была Яни-Ра. Хотя бы потому, что я ее никогда не видела, когда уже жила на базе светлых. Меня, впрочем, допускали далеко не во все боксы. На земле Нотта часто исчезала. Как говорил отец, ездила в командировки. Он и сам потом стал ездить в такие же командировки. Однажды она вернулась с большим деревянным ящиком. Отец сказал, что это какой-то секретный аппарат, который нашим разведчикам удалось украсть у иностранных разведчиков, и об этом никто не должен был знать. А потом он сказал глупость — сказал, что с помощью этого прибора можно читать мысли людей.