Брианна попыталась подсчитать, когда было написано письмо. «Шерман» – это тир, где отец учил ее стрелять. Дробовик подарили на пятнадцатилетие. А умер отец вскоре после того, как ей исполнилось семнадцать.
Почему мне так сложно тебе признаться? Ведь если я умер, мать наверняка уже рассказала историю твоего рождения. Она обещала не говорить, пока я жив, и свое слово наверняка сдержит. Но раз я умер…
Прости меня, милая. Признаться сложно, потому что я люблю твою мать и люблю тебя. И ты навсегда останешься мне дочерью, хоть зачал тебя и другой мужчина.
Ну вот, дело сделано. Теперь, когда вижу эти слова на бумаге, хочется разорвать письмо в клочья и спалить его к чертям. Но я не могу. Ты должна знать.
Вскоре после войны мы с твоей матерью поехали в Шотландию. Решили устроить что-то вроде второго медового месяца. Однажды она отправилась собрать цветы – и пропала. Я долго искал ее, и не только я, но мы не нашли никаких следов. В конце концов полиция закрыла дело (точнее, меня по-прежнему подозревали в ее убийстве, но хотя бы перестали таскать на допросы). Я понемногу начал возвращаться к прежней жизни; решил двигаться дальше, может, переехать в Британию – и вдруг Клэр вернулась. Три года спустя объявилась где-то в горах: вся в лохмотьях, грязная, голодная. И беременная.
Беременная, как она заявила, от горца-якобита по имени Джеймс Фрэзер, и случилось это в тысяча семьсот сорок третьем году. Не буду вдаваться в подробности, что тогда было между нами – все это давно в прошлом, за исключением одного: ЕСЛИ твоя мать говорила правду и она впрямь попала в прошлое, то эта способность могла достаться и тебе. Надеюсь, ты этого никогда не узнаешь. Но если все-таки… Господи, поверить не могу, что я и впрямь об этом пишу, причем серьезно. Но я гляжу на тебя, милая, на твои волосы, блестящие на солнце, и вижу его. Просто не могу закрыть глаза.
Ладно. Ведь столько времени прошло. Очень много времени. Однако твоя мать никогда не отказывалась от своих слов, и хотя позднее мы этот вопрос не поднимали, стало понятно, что она вовсе не сумасшедшая (как я, само собой, решил в первые дни). И я начал… Начал его искать.
Теперь, уж прости, мне придется ненадолго отвлечься. Вряд ли ты когда-нибудь слышала о шотландском провидце Брахане Сире. Хоть он и считается личностью весьма колоритной (правда, в его существование многие историки не верят), но за пределами узкого круга тех, кто интересуется кельтской мистикой, он известен мало. Однако Реджи, будучи человеком весьма любопытным и начитанным, этой персоной был просто очарован. Звали провидца Кеннет Маккензи, и жил он в семнадцатом столетии (как принято считать), сделав немало предсказаний, зачастую по велению графа Сифорта.
Естественно, ныне известны лишь те, которые сбылись: например, он предсказал, что, когда через реку Несс протянутся пять мостов, мир погрузится в хаос. Пятый мост возвели в августе тысяча девятьсот тридцать девятого, а в сентябре Гитлер оккупировал Польшу. Хаос был еще тот, согласись.
Как это часто водится, провидца ждал печальный конец (милая, запомни обязательно. Обещаешь?). Его окунули в бочонок кипящей смолы, утыканный железными кольями, по приказу леди Сифорт, которой он лживо предсказал, что ее супруг развлекается в Париже с прекрасными дамами (впрочем, я уверен, что это предсказание также было правдивым).
Есть и другие, не столь популярные его пророчества, среди которых – пророчество о Фрэзере. О нем крайне мало информации, а та, что есть, бессвязная и противоречивая, сосем как тексты Ветхого Завета. Единственное, что известно наверняка, это одна строка: «Последний из рода Ловатов будет править Шотландией».
А теперь прервись на минутку, милая, и взгляни на документ, приложенный к этому письму.
Неловко перебирая листы, Брианна выронила их из трясущихся рук, и бумаги рассыпались по полу. Стало понятно, о каком именно документе идет речь: о фотокопии генеалогического древа, начертанного от руки. Подписи были сделаны незнакомой рукой.
Итак. Эта крайне тревожная информация попала ко мне от Реджи, а он получил эту схему от жены своего знакомого по имени Старт Лахлан. Тот неожиданно скончался, и его вдова разбирала бумаги в столе, нашла этот листок и решила отдать Реджи, зная, что он разделял увлечение ее мужа историей Шотландии в целом и семей Ловатов из Инвернесса в частности. Реджи, конечно же, сразу узнал имена.
Вряд ли ты знакома с шотландскими аристократами, но на войне я свел знакомство с Саймоном Ловатом, нынешним лордом Ловатом, – он служил сперва в диверсионном отряде, потом в спецназе. Не то чтобы мы стали близкими друзьями, но общие дела нас несколько сблизили.
– Чьи дела? – скептически спросила Брианна вслух. – Его? Или твои?
Ей почти привиделось отцовское лицо с кривоватой ухмылкой в уголке губ, так и говорящей: мол, здесь что-то нечисто.
У Фрэзеров из Ловата довольно прямая линия наследования, пока мы не доберемся до Старого Саймона (да, их всех звали Саймонами), известного также как Старый Лис. Он был казнен в тысяча семьсот сорок пятом после восстания (о нем довольно много говорится в моей книге по истории якобитского движения, уж не знаю, читала ли ты, но если вдруг заинтересуешься…).
– Заинтересуюсь, значит? – пробормотала Брианна. – Ха!
Она ощутила легкий, но несомненный упрек и поджала губы, досадуя и на себя, что так и не прочитала ни одной книги отца, и на него – что счел нужным об этом упомянуть.
Саймон оказался персоной весьма выдающейся во всех отношениях. У него было три супруги, причем верностью он не отличался. Помимо законных детей было и бог знает сколько бастардов (двоих он признал). Наследником считается Молодой Саймон, или, как его называли, Молодой Лис. Восстание он пережил, хоть и лишился большей части имущества. Причем почти все он потом вернул через суд, но тяжбы заняли слишком много времени, и женился он уже на закате лет, а детьми так и не обзавелся. За ним наследовал его младший брат, Арчибальд, но тот также умер бездетным.
