Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 103
— Я очень счастливая. Мне было нелегко оказаться сегодня здесь, но я хотела увидеть тебя!
— Бакари с тобой?
— Нет! Он думает, я в Барре рыбу покупаю! Ему не нравятся такие танцы, — сказала она и немного подвигала ногами — эхом женщине, топавшей по земле в нескольких ярдах от нас. — Но я сама, конечно, танцевать не буду, поэтому никакого вреда.
Я снова сжала ее руку. Как-то чудесно было сидеть с нею рядом — любую ситуацию она кроила до собственных масштабов, верила, что все можно к себе подстроить, пока не подойдет, даже когда гибкость вышла из моды. В то же время меня охватило патерналистским — или, вероятно, следует написать «матерналистским» — порывом: я не выпускала ее руку, держала ее слишком крепко в надежде, в безосновательной надежде, что хватка моя, словно некий дешевый оберег, купленный у марабута, — даст ей защиту, убережет от злых духов, в чьем существовании в этом мире я уже не сомневалась. Но когда она повернулась ко мне и заметила морщины у меня на лбу — засмеялась надо мной и высвободилась, захлопала тому, что в круг вышел Грейнджер: тот перемещался по нему, словно среди брейкдансеров, похваляясь своими тяжкими телодвижениями к восторгу барабанивших матерей. После уместной минуты сдержанности к нему туда вышла Эйми. Чтобы не смотреть на нее, я оглядывала круг: в нем чувствовалась несгибаемая, негибкая любовь — к сожалению, направленная не туда. Справа от себя я ощущала Ферна — он не сводил с меня глаз. Я видела, как Ламин то и дело поднимает взгляд, но смотрел он только на Хаву, а ее идеальное лицо было запаковано туго, как подарок. Но под конец я уже не могла избегнуть образа Эйми, танцевавшей для Ламина, Ламину, с Ламином. Будто кто-то танцем вызывает дождь, а тот никак не льется.
Восемь барабанящих женщин спустя попробовала станцевать даже Мэри-Бет, а затем настал мой черед. С обеих сторон меня тянули за руки мамаши, поднимали меня со стульчика. Эйми импровизировала, Грейнджер историзировал — выдавал лунную походку, робота, бегущего человека, — а у меня по-прежнему не было никаких замыслов танца, одни инстинкты. С минуту я за ними понаблюдала — за этими двумя женщинами, что танцевали мне, дразня, — тщательно послушала множественные ритмы и поняла: то, что делают они, могу сделать и я. Я встала между ними и взялась повторять все в точности, шаг за шагом. Детвора обезумела. Мне орало так много голосов, что я перестала слышать барабаны — продолжать теперь я могла, только отвечая движениям самих женщин, которые ни на миг не потеряли ритма, они слышали его вопреки всему. Через пять минут я закончила — и устала при этом больше, чем если бы пробежала шесть миль.
Я рухнула на стульчик рядом с Хавой, и откуда-то из складок своего хиджаба та достала кусок ткани, чтобы я стерла с лица хоть немного пота.
— Почему они говорят «тупая»? У меня что, плохо получилось?
— Нет! Ты была такая замечательная! Они говорит: «Тубаб» — это значит… — Она провела пальцем по коже у меня на щеке. — В общем, они говорят: «Хоть ты и белая девушка, но танцуешь ты как черная!», и я считаю, что это правда: вы с Эйми обе — вы правда танцуете, как будто вы черные. Это большой комплимент, я бы сказала. Я бы в тебе такое нипочем не угадала. Ой-ёй, да ты танцуешь не хуже Грейнджера!
Услышав это, Эйми расхохоталась.
Семь
За несколько дней до Рождества я сидела в лондонском доме за столом в кабинете у Эйми, подбивала список к новогодней вечеринке и тут услышала Эстелль — где-то наверху, она говорила:
— Ню, ню. — Стояло воскресенье, контора на втором этаже была закрыта. Дети еще не вернулись из нового пансиона, а Джуди и Эйми улетели в Исландию на две ночевки, что-то продвигать. Эстелль я не видела и не слышала с тех пор, как уехали дети, и предполагала — если вообще о ней задумывалась, — что ее услуги больше не потребуются. А теперь до меня доносилась знакомая певучая речь: — Ню, ню. — Я взбежала на этаж выше и нашла ее в прежней комнате Кары — раньше мы называли ее детской. Эстелль стояла у подъемных окон, глядя сверху на парк, в своих удобных резиновых тапочках и черном свитере, расшитом золотой нитью, как мишурой, в скромных темно-синих брюках с защипами. Стояла спиной ко мне, но, услышав мои шаги, повернулась — на руках у нее был спеленатый младенец. Укутали его так плотно, что ребенок выглядел ненастоящим, как реквизит. Я быстро подошла, протягивая руку… — Неча подходить и трогать детку! Руки мыть надоть! — … и мне потребовалось будь здоров самоконтроля, чтобы сделать шаг прочь от них и убрать руки за спину.
— Эстелль, чей это ребенок?
Младенец зевнул. Эстелль с обожанием взглянула на него.
— Три недели назад взяли вроде как. Не знала? А я-то смекала, все знають! Но приехамши только вчера вечером. Санкофа звать — не спрашивай, что за имя такое, я без понятиев. Поди знай, зачем миленькой малютке такое имя давать. Сандрой буду звать, пока не запретять.
Тот же лиловый, темный, несфокусированный взгляд скатился с меня, сам собою зачарованный. В голосе Эстелль мне послышался восторг, который она уже испытывала от ребенка, — гораздо больший, нежели она когда-либо питала к Джею и Каре, кого практически вырастила, — и я попыталась сосредоточиться на истории этой «счастливой, счастливой девочки» у нее на руках, спасенной «невесть откуда», попавшей «в роскошь». Лучше не спрашивать, как это удалось провернуть — международное усыновление меньше чем за месяц. Я снова потянулась к ней. Руки у меня тряслись.
— Если прям хошь ее подержать, я ее сейчас мыть буду — пойдем со мной наверьх, руки вымоешь заодно.
Мы зашли в бескрайние апартаменты Эйми, которые в какой-то момент втихаря подготовили для младенца: комплект полотенец с кроличьими ушками, детские присыпки и масла, детские губки и детские мыла, а также полдюжины разноцветных пластиковых уточек, выстроившихся по краю ванны.
— Вот чепуха-то всякая! — Эстелль присела рассмотреть сумасбродное маленькое приспособление, сделанное из махровой ткани и металлической рамы, цеплявшееся за край ванны и походившее на шезлонг для крохотного старичка. — Приспособы все эти. Такого малого ребятенка токмо в раковине и мыть.
Я опустилась на колени рядом с Эстелль и помогла распеленать миниатюрный сверток. Лягушачьи лапки растопырились в изумлении.
— Потрясенье, — пояснила Эстелль, когда младенец взвыл. — Было тепло да туго, а теперь холодно да привольно.
Я стояла рядом, пока она опускала возмущенно вопившую Санкофу в глыбу викторианского фаянса за семь тысяч фунтов, которую я сама некогда заказывала.
— Ню, ню, — повторяла Эстелль, протирая тряпицей множество морщинистых складочек младенца. Через минуту или около того она обхватила ладонью крохотную попку Санкофы, поцеловала ее в по-прежнему вопившее личико и велела мне расстелить треугольником пеленальное одеяльце на подогреваемом полу. Я села на корточки и смотрела, как Эстелль обмазывает всего ребенка кокосовым маслом. Младенцев я держала в руках лишь считаные мгновенья, и мне вся эта процедура казалась мастерской.
— У тебя самой дети есть, Эстелль?
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 103
