– Мне очень жаль, Алекс. – Леонора вздохнула и встала из-за стола, – но я уже приняла решение. Я собираюсь встретиться со своим адвокатом на этой неделе и подписать все необходимые бумаги. Деньги за поместье моего дяди можешь оставить себе. Мне они не нужны. Мне отсюда вообще ничего не нужно.
Алекс не отвечал, и она ждала следующего всплеска ярости, но после нескольких минут молчания он заговорил ровным голосом.
– Выходит, я заблуждался на твой счет? Думаю, ты все уже хорошо обдумала.
– Да.
Он сложил газету пополам, провел пальцами по сгибу, плотно сдавил его и, положив аккуратный прямоугольник на стол, осторожно пригладил ладонью поверхность бумаги.
– Вот оно как получается… – Он поднял на нее глаза. – Ты приняла решение. Все кончено.
Столь внезапная смена его настроения ошеломила Леонору.
– Да, – тихо сказала она, – это так. Прости, Алекс.
– Да ладно. – Он пожал плечами и тяжело вздохнул. – Я дам тебе развод.
Леонора ждала продолжения, ждала очередных вспышек ярости, новых оскорблений. Когда же ничего этого не последовало, она прошептала:
– Спасибо тебе, Алекс.
И направилась к лестнице. Впереди, словно маяк, сиял свет свободы. Свобода… Впервые в ее жизни – свобода!
– Хотя жаль, конечно, – глухо прозвучал за ее спиной голос Алекса. – Бедные дети…
Леонора замерла, ее рука, лежащая на перилах, застыла.
– Даже сказать трудно, кто тяжелее переносит подобные вещи, – продолжал он, – сами дети или их матери.
Леонора обернулась. Алекс сидел к ней спиной и, подняв локоть, допивал чай.
– Разумеется, рано или поздно они с этим смирятся. По крайней мере, в сиротском приюте они будут среди своих. Впрочем, я не знаю, как они поступят с этой, у которой бельмо на глазу. Ну, ты понимаешь, о ком я говорю, не правда ли? С умственно отсталой. Хотя, думаю, должны быть какие-то учреждения для таких случаев. Бедная девочка, вероятно, больше не увидит света дня.
Сердце Леоноры обожгло болью:
– О чем ты говоришь, Алекс?
– Об аборигенах, конечно. – Алекс развернулся на стуле и печально покачал головой. – Само собой разумеется, что после твоего отъезда они не смогут больше жить здесь. Мне, видимо, придется снова пригласить диакона, чтобы он организовал их вывоз. И лучше покончить с этим прямо сейчас.
Кровь Леоноры застыла, руки онемели, к горлу подступил комок, а Алекс продолжал рассуждать, глядя в потолок:
– После того как детей увезут, остальных тоже придется разогнать. Мужчины будут слишком погружены в свое горе, чтобы работать, могут даже доставлять неприятности. Шерифу нужно будет дополнительно привлечь людей, чтобы выселить их отсюда. Это может стать довольно неприглядным зрелищем. Полиция, знаешь ли, не слишком церемонится с черными. – Он выразительно прищелкнул языком. – Я уверен, что они с большим удовольствием выдворят отсюда и нескольких местных.
– Ты не можешь быть настолько жесток, – хрипло сказала она.
– Я? – Алекс театральным жестом прижал руку к груди. – Но у меня же связаны руки, дорогая. Это ты выбираешь такой путь, не я. – Он вернулся к своему чаю. – Какой позор! Даже не знаю, как ты сможешь жить с таким-то чувством вины!
Ноги у Леоноры затряслись, и она побелевшей от напряжения рукой вцепилась в перила.
– Я не позволю тебе этого сделать, – повысив голос, сказала она, чувствуя, как подступившие слезы жгут глаза.
Он хлопнул себя по колену и рассмеялся:
– И как же ты планируешь это осуществить, дорогая?
– Наши люди, – запинаясь, ответила она, – рабочие, приказчики… они остановят это.
Алекс достал из кармана револьвер, потер его серебристую поверхность и заглянул в ствол.
– Сомневаюсь, чтобы они были настолько глупы.
Леонора вспомнила день, когда он навел этот пистолет на своего чистокровного скакуна. Она была уверена, что Алекс, если ему открыто противостоять, может выстрелить. Ее долгожданная свобода растворилась в тумане чужой ненависти и жестокости.
– Я остаюсь, – пробормотала она.
Алекс насмешливо приложил ладонь к уху:
– Что-что?
Она судорожно сглотнула и закрыла глаза:
– Я сказала, что остаюсь.
Алекс подался вперед и наморщил лоб:
– Я по-прежнему тебя не слышу.
Рыдания рвались у нее из горла, и она подавляла их одно за другим, а потом надтреснутым голосом громко произнесла:
– Я сказала… я остаюсь.
– Я знал, что ты передумаешь. – Алекс захлопал в ладоши. – Выходит, это была просто размолвка любящих супругов? Дорогая моя, не следует принимать все близко к сердцу. Разбрасываться такими непристойными словами, как «развод», – это определенно дурной тон, истерика замужней дамы. Фи!
Алекс встал и с торжествующим видом подошел к Леоноре. Он поцеловал ее в щеку, и губы его скривились в удовлетворенной ухмылке.
– Не волнуйся, дорогая. Я прощаю тебя.
Джеймс возился со ставней, криво болтавшейся на окне в задней стене конюшни, когда почувствовал у себя за спиной легкое движение воздуха, вызванное чьим-то присутствием. Обернувшись, он застыл с занесенным молотком и торчащим изо рта гвоздем. Перед ним стояла Леонора. Лицо ее было бледным, на щеках виднелись следы слез.
Он выплюнул гвоздь и положил молоток на землю.
– Что случилось, Лео?
– Увези меня куда-нибудь, – простонала она. – Куда угодно! Пожалуйста! Просто увези меня отсюда.
Джеймс на миг задержал взгляд на ее лице и мгновенно прочувствовал всю тяжесть ее страдания, после чего зашел в конюшню и выехал оттуда на своей лошади. Протянув Леоноре руку, он поднял ее и усадил позади себя. Ее пальцы мягко касались его талии и жгли сквозь рубашку. Ударив лошадь пятками, он пустил ее вскачь мимо конюшни, мимо конного ринга, в сторону дальних восточных пастбищ. Дом скрылся из виду, лишь сбоку тянулась невысокая ограда, защищающая от кроликов.
Пекло солнце, под Джеймсом была горячая лошадь, но невыносимый жар жег ему спину, растекался по ногам в тех местах, где Леонора касалась его бедрами, обжигал затылок ее дыханием. Но был и другой жар – жар, вызванный видом ее страданий и желанием сокрушить все, что их вызывало.
Несколько миль они проскакали в молчании, пока не достигли местности, где росла высокая трава, доходившая лошади до живота и касавшаяся их ног. Среди этой травы стояли белокорые эвкалипты, склонявшие ветви над большим озером в форме фасолины. Джеймс остановил лошадь, и Леонора, спрыгнув на землю, пошла к воде, неподвижная поверхность которой в тени казалась почти черной. Устроившись на островке мягкой травы, она обхватила колени руками и задумчиво уставилась перед собой.
