Но вот уже сани выехали на соседнюю гору. Там из прелой соломы и всяческого хлама, наворованного молодёжью подворам или снесённого хозяевами, сложен громадный костёр. Двенадцать волхвов — шесть венедских, шесть будинских — как на Рождество, трением добывают священный огонь. Всем распоряжается Вышата. Его единодушно признали верховным жрецом Северы, хотя священный двоерогий посох унёс с собой Скирмунт.
Остановились сани. Вышата зажёг факел от священного огня, воздев руки, встал перед Масленицей и заговорил:
— Даждьбог и Морана! Ждали мы вас всю осень дождливую, всю зиму холодную, чернобожью. Ждали и верили: не могут свет, и тепло, и правда вовсе из мира уйти, отыщутся хоть и в преисподней и вернутся к нам. И дождались! Не будем жить звериным обычаем, как то племя лесное сгинувшее. Расчистим поле, и вспашем, и сбороним, и засеем. А вы пошлите и тепла, и дождя ко времени, и доброго урожая. А если в чём грешна Чёрная земля перед вами, то дозвольте очиститься перед вами великому старейшине и великому воеводе за себя и за всё племя.
Вперёд вышли Доброгост со Славобором, разделись донага. У старейшины тело дородное, но не обрюзгшее. Есть ещё что показать честному народу. А у молодого воеводы и вовсе на загляденье — и ладное, и сильное. Им вынесли ведра с горячей водой, мочалки, полотенца, берёзовые веники.
Доброгост громко заговорил:
— Простите, Даждьбоже с Мораной, наше племя лесное, тёмное, что в будни пьём, а в праздник работаем, матерным словом лаемся, отца-матери не чтим, на брата меч поднимаем, у злых волхвов друг на друга чар ищем, общинного добра не бережём, соседское воруем.
— Простите нас, воинов, что не в битву поспешаем, а на пьянку да гулянку, царского приказа не слушаем, удальство где не надо тешим, вместо военного дела питейному учимся, — сказал Славобор.
— А ещё простите, боже с богиней, этих двух, что один чуть не сгубил всё племя и царя с царицей, а второй — дружину, и норовят теперь за всё племя спрятаться, — безжалостно добавил Вышата.
Старейшина с воеводой принялись на морозе мыться и охаживать друг друга вениками под смех и шутки собравшихся.
— Когда-то, говорят, этот обряд царь с царицей справляли, — сказал Ардагаст на ухо жене.
— Вторую жену себе для такого обряда возьми, — фыркнула Ларишка. — Будинку рыжую... или северянку.
Ардагаст поискал глазами Добряну. Та стояла с Ясенем, о чём-то говорила, смеялась.
Вышата взмахнул факелом:
— Прощай, Смерть-Морана! Гори ясным пламенем!
Люди бросились к саням, стащили чучело, раздели, бросили остатки на костёр, следом — разломанные сани и лодку. На самый верх костра взгромоздили мачту с колесом, а на него — смоляную бочку. Шишок лихо запустил в костёр пустую амфору. А царя с царицей схватили и уложили в вырытую в снегу неглубокую яму, завалили снегом же, ещё и сверху насыпали курганчик. Чуть погодя выкопали и вытащили с весёлыми криками: «Даждьбог с Мораной воскресли!» Ларишка хохотала, вытряхивая набившийся в рукава и за ворот снег.
А костёр уже горел вовсю. Солома, сухое дерево, смола вспыхнули разом, и на заснеженной горе над Десной запылала огненная гора, увенчанная огненным колесом.
— А мы Морану проводили, об ней не потужили! Уходи, Зима, ко дну, присылай Весну! Масленицу провожаем, света Солнца ожидаем! — кричали люди.
Ардагаст из Колаксаевой чаши вылил в костёр вино, затем мёд и пиво.
Вокруг костра плясали, высоко подскакивая и вертясь, русальцы, и вместе с ними неслись в пляске, забыв про усталость, царь с царицей. Неуёмные северянские девушки выискивали в толпе парней, тянувших со свадьбой, и привязывали им к ноге колодку — небольшой идол Чернобога. Привязали и Ясеню. Тогда он схватил Добряну за руку и при всех прыгнул с ней через костёр.
Догорел костёр. Из леса принесли молодую берёзку, а одели её в рубаху, снятую с Мораны-Масленицы, разукрасили лентами и бусами.
Лютица возгласила:
— Вынесли Смерть из города, несём Весну в город, Весна воскресла!
Все двинулись вниз, на поле. Впереди Мирослава несла Морану-Весну, а за ней Лютица — шест с деревянной ласточкой. По полю, ещё недавно усеянному трупами людей и зверей, разбрасывали пепел и головешки от священного костра — чтобы хлеб лучше рос. Серый пепел ложился на истоптанный кровавый снег — из смерти должна была родиться жизнь. Широко и вольно разносилась над полем веснянка:
Благослови, мати,
Весну закликати:
На тихое лето,
На ядрёно жито!
Мирослава запела:
У нас сегодня Масленица!
Вылетела ластовица.
Да что ж ты нам вынесла?
Лютица откликнулась:
Из коробов жито вытрясла,
На жито-пшеницу,
На всяку пашеницу!
Лютицу усадили на соху, а Мирославу — на суковатую борону, и парни потащили их, бороздя снег и распевая:
Приехала Весна на сошечке, на бороночке!
Мужчины встали в круг, а женщины и девушки разделились. С одной стороны встали жёны и дочери «райских», с другой — «пекельных» и отсиживавшихся ночью в селе. «Райских» вели обе жрицы, «пекельных» — Неждан, ряженный Ягой. Прежде становились венедки против будинок, и первых вела гулящая Лаума, а вторых — хитрая и жестокая Невея. Теперь все были только рады праздновать без этих коварных и опасных колдуний, всё стравливавших между собой и всегда готовых «удружить» отравой или порчей, погубить урожай заломом, а скотину — наговором.
«Райские» запели:
А мы просо сеяли, сеяли.
Ой, Дид-Ладо, сеяли, сеяли.
Ладу здесь величали на будинский лад: «диди» — «великой».
«Пекельные» отозвались:
А мы просо вытопчем, вытопчем.
Ой, Дид-Ладо, вытопчем, вытопчем.
Два женских «полка» по очереди наступали друг на друга, перекликаясь:
- А чем же нам вытоптать, вытоптать?
- А мы коней выпустим, выпустим.
«Пекельные» выводили привычные слова, а чувствовали себя так, будто и впрямь превратились в навьев — злых мертвецов, что на незримых конях скачут ночью по полям и топчут посевы. Ох и злы они были на своих мужей-старейшин! Тем охотнее обещали за пойманных коней выкуп — девушек — и отдавали тех «райским» одну за другой. Первой перешла в «райский полк» Добряна.
Наконец поредевший «пекельный полк» соединился с «райским», и толпа двинулась на Медвежью гору. Рядом со жрицами ехали с обнажёнными мечами, охраняя Морану-Весну и Ладу-Ласточку, Ардагаст и Славобор. И тут же на великолепном коне «небесной» ферганской породы гарцевал — поближе к своей богине — «любимец Артимпасы» Роксаг. Заглядывался он, впрочем, не так на ряженое деревце, как на рыженькую жрицу.
