«Последний привет с Родины!» – с некоторой тоской подумал он и стал наблюдать за кораблем. По нижней палубе носились матросы, легкий ветерок донес до него отдельные русские слова и звуки боцманской дудки. На корме русскими и латинскими буквами выведено: «Темрюкъ» и чуть ниже порт приписки: «Одесса».
За спиной Слащева послышался звук шагов. Он обернулся.
– Господин генерал! – окликнул его Мустафа. – Тут вас спрашивают.
– Что им надо?
– Не знаю. Говорят, очень нужно.
– Скажи, генерал занят! – сердито сказал Слащев. – Скажи, генерал сегодня не принимает.
И когда Мустафа удалился, Слащев извлек из кармана револьвер. Покрутил барабан. Все семь патронов были на месте. Семь смертей тускло отсвечивали холодным латунным блеском.
Он повернул револьвер стволом к себе и приставил его к груди. Подержал так. Подумал, как, в сущности, все просто: легкое нажатие на курок – и кончились все заботы и переживания. Тебя нет. Осталась бесчувственная оболочка, а тебя нет. И никогда не будет.
Ему показалось вдруг, что заболело сердце. Что, не хочется умирать?
Ну, а если так? И он медленно поднял ствол и остановил его у виска. Ну, что?
Нет-нет, не сейчас. Потом!
Ах, какой дурак, пустил по ветру кокаин. Один раз нюхнул, и все сделалось бы само собой, легко и просто.
Память подсунула ему давнее воспоминание. Это было в академии. Такой же, как и он, курсант, граф Безродный принес в казарму отцовский револьвер. Однажды, напившись пунша, они затеяли игру в «русскую рулетку». Какой упоительный страх испытывал он тогда. Судьба пощадила всех. Но слух об этой игре докатился до начальства. И их едва не отчислили из академии.
А может, еще раз сыграть в судьбу с «русской рулеткой» и снова испытать тот давний божественный страх. Всего один раз! Шесть шансов на жизнь, и лишь один…
Он стал сосредоточенно и хладнокровно, один за другим, выщелкивать из камер патроны. Один, второй… пятый…шестой. Все! Лишь один остался в стволе. Крутанул барабан, поднял револьвер…
«Ну и к чему эта глупая игра? Кому и что ты докажешь? – остановил его внутренний голос. – Тебя миновали сто смертей. Зачем ищешь сто первую?».
Он поднял голову, удивленно посмотрел вокруг. На закатном солнце в заливе толпились суда. Постепенно к нему стали возвращаться звуки: сердито ругались между собой чайки, перекликались, здороваясь и прощаясь, корабли. Он словно приходил в себя после тяжелой болезни.
С удивлением обнаружил в своей руке револьвер. Вспомнил: в барабане всего один патрон. «Русская рулетка». Нет-нет, негоже так российскому офицеру. В бою – понятно. А так, без всякого смысла…
И он опустил ствол вниз, к земле.
«А интересно все же, как бы на этот раз распорядилась со мной судьба?» – подумал он и нажал курок.
Раздался оглушительный выстрел. Руку с силой отбросило вверх. Он стер со лба холодный пот и… представил себя мертвым.
Возле него возник взволнованный Мустафа.
– Что тут? Кто стрелял?
– Я, – спокойно ответил Слащев. – Проверял револьвер. Показалось, сбит боек.
– А тот… он вас все еще ждет.
– Кто?
– Я ж вам говорил. Пришел, спрашивает вас. Говорю ему: генерал занятой. Я его когда-то у вас видел. Упрямый. Все еще сидит возле калитки.
– Пригласи.
Мустафа торопливо пошел к калитке. Слащев пошел следом. Уселся на скамейке возле дома и обнаружил, что все еще продолжает держать в руке револьвер. Выщелкнул стреляную гильзу и, вынув из кармана жменю патронов, на всякий случай дозарядил револьвер. Обернувшись на шум шагов, он увидел…Кольцова.
Глава восьмая
Котляревский и Уваров еще были в Париже, когда в Галлиполи, в корпусе Кутепова, начались серьезные брожения. Причина была в следующем. Французы, выполняя указания премьер-министра Бриана, поначалу уполовинили продовольственную норму для всей Русской армии, размещенной на Галлиполи, острове Лемнос и в Чаталдже, а затем и еще уменьшили ее вдвое.
Солдаты и офицеры жили впроголодь. Хлеба хватало только до обеда. Суп из бобов был похож на мыльный настой. К этому еще выдавалось немного консервов и полторы ложки сахару. Это был весь дневной рацион.
С каждым днем солдаты и офицеры все больше ощущали чувство голода. Уже давно было продано все, что можно было продать и променять на продукты. Ни у кого ничего не осталось. К тому же несколько месяцев никто не получал денежного довольствия. Кончился табак, и курили какую-то высушенную траву.
У многих офицеров здесь же, в городе, ютились их семьи. Если бы не помощь Американского Красного Креста и Земского Союза, они бы вымерли с голода. А так, они даже ухитрялись понемногу подкармливать своих мужей.
Все это свалилось на Русскую армию почти внезапно. И советские листовки об амнистии, когда-то доставленные в места пребывания армии, снова приобрели свою цену. В них стали заново внимательно вчитываться и относились к каждому слову уже по-другому: без скепсиса и с надеждой.
Особенно всколыхнули Галлиполийский лагерь четверо бывших солдат, побывавших на заработках в Греции и бежавших оттуда. Один из них, Григорий Найда, при большом количестве собравшихся солдат рассказал, как они там жили.
– Работа у греков есть, но встрели нас без музыки. Крепких мужиков принимали, мелочь отсеивали. Жили в бараках, як той скот: на сене вповалку. Работали от темна и до темна. Ни праздника, ни выходного. Курорт, а не жизня. Мне даже в тюрьму захотелось. Там, може и впроголодь, зато хоть выспаться вдоволь можешь. А у греков: только ляжешь спать, уже кричать: «Вставай! На работу!» – и, заканчивая свою печальную историю, Григорий сделал вывод: – Не, браты, чужа земля – мачеха, а своя – родна мамка. Я так думаю, надо до дому возвертаться. Оно, конечно, страмнувато. Стрелялы в своих братов, воювалы з нымы. А тепер до них же прийдем: простить, мол, обозналысь, не в ту сторону стрелялы. Но это дело такое: перелупаем. А пройдет время, все забудеться. Таки мои размышления.
Ночью Григория и трех его товарищей арестовали и пригрозили, что их будет судить Военный трибунал за агитацию в пользу большевиков и за нарушение присяги.
А утром, едва только разнеслась эта весть, всколыхнулся весь лагерь. Пошли к проходной, столпились там, свалили шлагбаум. Командиры полков протискивались между толпящимися солдатами, пытались успокоить и развести их по своим палаткам. Но командиров никто не слушал, даже пригрозили утопить их в Проливе.
Помитинговали возле лагеря. Тем временем собрались все те, кто уже принял решение возвращаться домой, в Советскую Россию. Затем огромной толпой все они отправились в город, к штабу корпуса. По пути остановились возле гауптвахты.
– Выпускайте вчерашних! – приказали охране.
