Сегодня я ушла с работы ровно в ту секунду, когда кончилась моя смена. Ну и что, что я разобралась не со всеми записями. Это может сделать Салли, в понедельник. Я всегда за ней подчищаю — пришло время платить по счетам. Я тащусь к станции и вливаюсь в исчезающий под землей людской поток. Спускаясь вниз, мы все как один глядим себе под ноги. Мне все безразлично до такой степени, что не вызывает энтузиазма даже обувь от Джимми Чу на одной молоденькой японке. В обычных обстоятельствах такая манифестация моды, да еще в сочетании с гольфами, меня бы просто сразила. Я бы мысленно отметила — рассказать об этом Белле. Плох тот день, когда некому рассказать о туфлях от Джимми Чу.
Я весь день почти ничего не ела. По крайней мере, ничего питательного. Я задумываюсь, когда опустошила последний пакетик с жевательными конфетами (в перерыв на ленч) и когда стоит открыть следующий (интересно, четыре пакета в день — это уже пристрастие или просто стойкое нежелание готовить?).
Подъезжает поезд. Я пробираюсь в угол вагона и встаю там. За мной вливается еще сотня пассажиров. Двери дважды пытаются закрыться. Какой-то опоздавший служащий напирает, стараясь втиснуться в переполненный вагон. Он пихает пожилую женщину с целым набором пластиковых пакетов. Она, в свою очередь, толкает под руку девушку в бежевом плаще. Девушка проливает диетическую колу. С одной стороны, я ей сочувствую (когда я выхожу в светлом плаще, то все время что-нибудь на него проливаю), но в то же время я испытываю чувство злобного удовлетворения. Не только у меня день не задался. Душевные страдания не добавляют мне человечности.
Я забираю Эдди из детского сада. Мне практически — но не вполне — удается изобразить интерес к его последнему художественному полотну. Сегодняшний день Эдди провел, наклеивая высушенные вареные макароны на лист бумаги и собственную рубашку. Мой поддельный интерес, который и так-то едва теплился, совсем угасает, когда Эдди спрашивает:
— А где Стиви?
Он задает этот вопрос с того момента, как я, вернувшись из Вегаса, забрала его у Оскара — один месяц, шесть дней и примерно десять часов назад. Для четырехлетнего мальчугана это целая вечность. Я отделываюсь привычным ответом:
— У нас теперь все как раньше. Стиви больше не будет тебя забирать. Теперь это всегда буду делать я. Каждый день.
Перед Вегасом у нас установилось обыкновение, что Стиви забирал Эдди, когда только мог. Учитывая распорядок дня Стиви, это имело смысл и приближало нас к положению обычной семьи. Но мы не были семьей, и мне следовало помнить об этом, а не позволять увлечь себя ложному ощущению стабильности. Есть некая ирония в том, что именно Белла советовала мне не давать Стиви сближаться с Эдди. Теперь ясно, что у нее были на это свои причины.
— Я по нему скучаю, — говорит Эдди. — Не хочу как раньше.
Наверное, я должна сейчас сказать сыну что-нибудь мудрое и утешительное, но меня хватает лишь на то, чтобы пискнуть:
— Я тоже скучаю.
Всю дорогу домой я молчу, так как любое сказанное слово рискует перейти в компрометирующий всхлип.
Открыв дверь в квартиру, я с удивлением обнаруживаю, что в кухне меня дожидается Генрик. К удивлению примешивается некоторая доля раздражения — я думала, он все закончил и больше не появится. К его чести, за полгода он со своей бригадой полностью отремонтировал мой «дом, который построил Джек», превратив его если не в шикарные апартаменты, то, по крайней мере, в безопасное для жизни, функциональное и приятное жилище. Возможно, у меня не много единомышленников, но я с легкостью вижу роскошь в ровно повешенных полках, работающих унитазах и без усилий открывающихся — и закрывающихся! — окнах.
Присутствие Генрика может означать только одно: он желает, чтобы ему заплатили. Я внутренне содрогаюсь. Вообще-то я догадывалась, что Генрик ремонтировал мою квартиру не в рамках улучшения польско-английских отношений или благотворительной авантюры, но, стыдно признаться, я еще толком не придумала, как буду расплачиваться за все, что он сделал. Высшим проявлением моей способности к финансовому планированию является покупка двух лотерейных билетов вместо одного.
— Привет, Генрик. Сделать тебе чаю? — спрашиваю я, силясь вложить в свои слова хотя бы оттенок радушия.
— Нет, спасибо. Я просто решил завезти ключ. Не хочу отнимать у тебя много времени.
— Сейчас поставлю чайник. — Если ему от меня больше ничего не надо, напою его чаем.
— Ну ладно. Я пью очень…
— Сладкий. Я знаю. — Я улыбаюсь, решив, что, похоже, обнаружить Генрика в собственной кухне вовсе не так ужасно, как мне показалось вначале. Совершенно пустая кухня была бы еще худшим вариантом.
Сегодня мне никто не звонил. Я не получила ни одного электронного письма. Вся утренняя почта состояла из адресованного Оскару рекламного проспекта. Конечно, я надеялась на пространные прочувствованные письма от Беллы и Стиви, с извинениями и мольбами о продолжении отношений. То же самое можно сказать и о телефонных звонках. Но в то же время ни писем, ни звонков я не ждала. Хорошо было бы получить весточку от родных или хотя бы электронное письмо от какой-нибудь женской организации. Ничего. Судьба напоминает мне, как я была одинока до встречи с Беллой и Стиви. Видите, какая она сука.
Усадив Эдди перед телевизором, я кладу на гриль пару толстых сосисок. Я понимаю, что если не поужинаю с Эдди, то мне придется потом есть в одиночку, но я не могу выдать этого Генрику, поэтому готовлю сосиски только на сына.
— Понравилось в Вегасе? — спрашивает Генрик.
— Да не особенно. — Не вижу смысла во вранье.
— Поссорилась со своим парнем?
— Как ты узнал?
— Ты поколебалась, прежде чем начать жарить сосиски. Из этого можно сделать вывод, что сегодня тебе не предстоит романтический ужин на двоих. Кроме того, в последнее время ты слушаешь одни медленные, грустные записи. Это наводит на мысль, что у тебя любовная драма. Я включил твое радио. Оно настроено на «Сердце-FM». Компакт-диски, сложенные рядом со стереосистемой: Дайдо, Элла Фицджеральд, Селин Дион.
— Ничего себе. Да ты настоящий Шерлок Холмс. — Не знаю, что и делать: то ли обижаться на вторжение в личную жизнь, то ли удивляться его проницательности, то ли радоваться, что хоть кто-то проявил ко мне интерес.
— Хочешь об этом поговорить?
Оказывается, хочу. Пока я со всеми печальными подробностями рассказываю ему историю своих отношений со Стиви, мы выпиваем два чайника чая и четыре бутылки пива. Генрик в основном молчит, изредка — и только когда это абсолютно необходимо — прерывая меня словами: «Христос страдающий!» или «Иисус распятый!» — когда я, например, говорю, что мой мужчина женат или что у моей лучшей подруги два мужа.
— Так почему она вышла замуж за старого дядю, будучи замужем за твоим парнем? — спрашивает Большой Эйч. Несмотря на то что вопрос был задан серьезно, я улыбаюсь. «Старый дядя», Филип, моложе Генрика как минимум лет на десять.
